Вальков дернул головой и решительно отступил назад, его дружина так же реши-тельно ринулась вперед, и в тот же момент человек молниеносно сунул руки в кар-маны брюк. Почти сразу же руки вынырнули обратно - кулаки были крепко сжаты. Человек сочувственно улыбнулся и сделал руками резкое движение вверх и в сторо-ны, одновременно разжимая пальцы, и из них выпорхнули монетки - несколько де-сятков монеток. Большие и маленькие, юркие, серебристые и медные, они веером разлетелись в вечернем воздухе, словно стайка вспугнутых мальков, и Вальков, не-вольно ахнув, шлепнулся на землю и закатился под машину, закрывая голову руками.

Полет всех монеток был короток и стремителен. Только одна долетела почти до середины двора и срикошетила от бельевого столба, прочие же с щелкающим и звя-кающим звуком заканчивали полет, встретившись со стенами домов, водосточными трубами, открытой дверью подъезда, стареньким "опелем", оконными решетками, железной подъездной беседкой, заплетенной дикой розой, и сразу же начинали но-вый, устремляясь по иной траектории. Человек, скрестив руки, улыбался, а перед ним бушевала крошечная серебристо-медная вьюга, и охранники оказались в самом ее центре. Монетки, рассекая воздух, мчались к ним юркими рыбками, и теперь это уже не были испуганные мальки. Теперь это были пираньи.

Один из охранников заорал, закрыв ладонями окровавленное лицо, другие отчаян-но махали руками, пытаясь увернуться от взбесившихся металлических кругляшков и одновременно добраться до их хозяина, но те проявили непостижимое коварство. Сбить или уклониться от них оказалось невероятно трудно, и большинство монеток нашли свои последние цели, завершая полет кровоподтеками, безжалостно полосуя кожу и вонзаясь в тело почти до противоположного края абриса, словно крошечные сурикены. Охраннику попытавшемуся вытащить пистолет, в тыльную сторону ладо-ни воткнулось сразу три старых австралийских шиллинга, другому легенькая монет-ка достоинством в два франка располосовала плечо, третьему же в затылок вонзился штатовский четвертак. Четвертый почти сразу свалился на землю, зажимая повреж-денный глаз, в чем были виноваты десять пфеннигов, пятый же, которому вращаю-щаяся, словно циркулярная пила, монета в двадцать песет аккуратно срезала кожу с кончика носа, нырнул под свободную машину, решив в дальнейшем развитии собы-тий не участвовать.

На все ушло чуть меньше полминуты. Последней на сцену прибыла десятикопе-ечная монета 1914 года, отскочившая от бельевого столба, полоснула по руке охран-ника с четвертаком в затылке и удовлетворенно шлепнулась на асфальт. Представле-ние закончилось.

– Твою мать!
– сказал Вальков из-под машины, обзирая свое окровавленное сто-нущее воинство и рассыпанную вокруг него мелочь. Человек, оставаясь на месте, бы-стро присел и взглянул на него.

– Через двадцать секунд здесь будет половина квартала. Я ухожу. Решай быстрее.

Вальков скрежетнул зубами и швырнул ему туго набитую барсетку.

– Подавись!

Человек быстро подхватил ее, заглянул внутрь и, широко улыбнувшись, отсалю-товал барсеткой Валькову.

– Прощайте, Геннадий Романович.

Развернувшись, он стремительно метнулся прочь, растолкав бегущих к месту про-исшествия обитателей двора, и Вальков, спохватившись, завопил:

– Хватайте его! Живо!

Но никто из подчиненных не пошевелился и не издал ни звука, только охранник, с трудом извлекший монетку из своего затылка и осмотревший ее, принялся громко ругаться - то, что монетка оказалась именно американской валютой, а не какой-либо другой, его особо возмутило. Вальков с кряхтеньем выбрался из-под машины и, вон-зив свирепый взгляд в подчиненного с окровавленным носом, осторожно вылезавше-го из-под другой машины, рявкнул:

– Ты уволен! Козел!

Охранник, которого теперь положение ни к чему не обязывало, гордо ответил:

– Сам козел!

Хозяин монеток ничего этого не слышал. Покинув двор, он перебежал сначала од-ну улицу, потом другую и в самый последний момент проскочил в уже закрываю-щиеся двери автобуса. Плюхнувшись на сиденье и тяжело дыша, он весело посмот-рел в окно, еще раз осторожно заглянул в барсетку, после чего вытащил сотовый и, вызвав номер, сказал в трубку:

– Ну, вот, собственно, и все.

– Как прошло?
– осведомилась трубка.

– Ой, - человек картинно поморщился, - работа для детсадников! Чего делаешь?

– Гуляю, - проворковала трубка.

– Не шали, - потребовал он.
– Молодежь, молодежь... Ну пока.

* * *

– Пока, - со смешком сказала она и, закрыв телефон, спрятала его в сумочку, после чего продолжила свою неторопливую прогулку по кленовому парку, сунув руки в карманы наглухо застегнутого светлого плаща. Хоть плащ и был очень легким, но совершенно не подходил для теплого июньского вечера, и немногочисленные трез-вые прохожие смотрели на нее удивленно. Сумерки густели - громкие парковые су-мерки, свитые из музыкальной какофонии, говора, хохота и выкриков, сумерки, про-битые барными зонтиками и окутанные сигаретным дымом, сумерки, рассеченные тусклыми фонарями и светильниками барных стоек, сумерки, в которых полумрака было так мало. Старый кленовый парк являлся одним из самых популярных и обще-доступных в городке мест потребления алкоголя, и в пятницу вечером, как сегодня, здесь пили особенно жестко - пили в барах, на скамейках, на бордюрах, на траве, в кустах и на пьедестале памятника Ленину, который, казалось, не простирает руку в светлое будущее, а испуганно прикрывается ею. Официально парк назывался Ленин-ским, в народе же он именовался Ямой. Сегодня в Яме явно было очень неуютно, и, безмятежно прогуливаясь мимо плотно забитых скамеек, женщина отмечала, как си-дящие на них компании не столько пьют и болтают, сколько раздраженно размахи-вают руками, отгоняя назойливо жужжащих и пытающихся прорваться в бутылки на-секомых. На одной скамейке костерили мелкую мошкару, на другой безуспешно пы-тались прихлопнуть десяток крупных мясных мух, которые упорно пытались присое-диниться к пятничным посиделкам компании, с третьей то и дело раздавались звон-кие хлопки - там боролись с комарами. С четвертой доносились истеричные взвизги:

– Ай, отгони ее, отгони!

– Убери ее с моей руки!

– Ай, вон еще две!

– Не понимаю, откуда осы в девять вечера?!

Парочка, обнимавшаяся на шестой скамейке, вдруг просто вскочила и с воплем убежала, и никто не понял, почему она это сделала. Впрочем, никому и не было ин-тересно, у всех хватало своих забот, особенно у тех, кого бурно тошнило за сирене-выми кустами. Вечер в Яме только начинался, и женщина шла сквозь него, презри-тельно кривя губы.