Видно, проснулось в нем что-то давнее, деревенское, сермяжное, если протокольную милицейскую терминологию сменил он на стилизованную конно-извозчичью.

Через минуту они догнали споро шагающего Стасика, притормозили рядком, и Наталья жалобно попросила:

– Ну, Стае, ну, поедем... Видишь, товарищ милиционер за рулем. А ты назад сядешь. Или хочешь - в такси?

– Никогда!
– сказал Стае. Голос его гремел, как и до аварии, уверенно, сочно и орфоэпически грамотно.
– Никогда! Я не сяду в машину! Все! Кончено! Хочешь - назови меня трусом! Но молю тебя: езжай скорее! Я пойду пешком! Я хочу идти пешком!
– выдал серию восклицаний и припустил, и припустил, прижимая драгоценные туфли к грязной рубахе.

– Вы завтра к врачу не забудьте, - озабоченно сказал Спичкин, внимательно следя за скоростными маневрами таксиста.
– Мало ли что...

– Конечно, конечно, - закивала Наталья, но, немедля вспомнив о том, что друг-психоневролог Игорь греет пузо в городе Сочи, осторожненько поинтересовалась: - А у вас нет своих врачей? Специальных...
– Тут она вспомнила читанное в многочисленных детективах и завершила: Судмедэкспертов...

– Есть, конечно, - охотно пояснил инспектор, - целый институт вон, имени товарища Сербского, знаменитого доктора. Но в случае с вашим супругом институт ни при чем.

– Это почему?
– возмутилась Наталья, соображая, кого можно подключить, кому звякнуть, кому о себе напомнить, чтобы популярный судебный институт взялся за Стасика и быстро привел его в "статус кво".

– Нет состава преступления, - властно и неопровержимо подвел итог Валериан Валерианович.
– Уголовный кодекс РСФСР не учитывает самопроизвольные падения в реку Яузу при отсутствии наличия преступных моментов. Обратитесь к районному врачу...

В.В.Спичкин довез разбитые "Жигули" до кооперативного небоскреба в Сокольниках, запарковал их на стоянку перед домом, галантно отдал честь и попрощался с Натальей.

– Всего вам наилучшего, - сказал он, и это были последние слова, произнесенные старшим лейтенантом в нашем повествовании. Больше он здесь не появится, поскольку дело свое сделал.

Прежде чем перейти к описанию последующих - наиудивительнейших! событий, автору хотелось бы обратить ваше внимание на такой незначительный, опять-таки арифметический факт. От момента выезда Стасика со двора (то есть с первых строк повести) до его красивого полета в реку на аппарате тяжелее воздуха прошло всего минут двадцать - двадцать пять. Каждый, кто ездил от Сокольников до известной автолюбителям бензоколонки, тут же подтвердит этот единственно возможный срок, даже учитывая время на заправку. А составление протокола, осмотр Стасика врачом "скорой помощи", его броуновские метания с импортными баретками вокруг места аварии, приезд крана с умельцами, их дипломатические переговоры с мамулей, подъем седана со дна речного и, наконец, перегон его к дому Политовых - все это заняло никак не менее четырех часов. Но если считать постранично, построчно, по тому, как все описано, то получится явный перекос в сторону ничтожных двадцати минут. Вот они - парадоксы литературы! Правы скептики, утверждающие ее оторванность от реалий бытия!..

А засим вернемся к Стасику.

Он явился домой минут через сорок после мамули - грязный, умученный, но на удивление тихий.

Наталья, изнервничавшаяся в ожидании, накрыла, как умела, стол, бутылку коньячка "Бисквит" из бара достала, думала - от нервов, а Ксюху заставила выдраить ванну, чтобы немного стерилизовать мужа и отца. Ксюха, тоже полная раскаяния, выдраила эмалевую емкость с остервенением, полбанки "Гигиены" для любимого папы не пожалела. А когда папа вошел в квартиру, можно сказать, босой, поскольку эластичные носочки не выдержали долгого контакта с московским асфальтом, то, ни секунды не промедлив, бросилась наполнять ванну, взбивать в ней бадусанную пену и полотенце принесла чистое, Стасикино любимое, белое с красным клоуном по имени Бозо: такая над клоуном надпись имелась, скорей всего - имя.

– Как ты добрался?
– задала глупейший вопрос Наталья, забирая у мило улыбающегося мужа дорогие ему ботиночки и ставя их в угол прихожей.

Задала она вопрос и сама себя укорила: дура-баба, добровольно нарываешься на легкое хамство, считающееся в их доме тонкой иронией. В обычное время Стасик ответил бы так: "Пешком!" И интонация была бы соответствующей: мол, каков вопрос, таков ответ.

А сейчас он сказал непривычно тихим голосом:

– Спасибо, Наташенька, хорошо. Было тепло, и ветер тихий... Хорошо бы помыться! Можно?

– О чем ты спрашиваешь?
– закудахтала Наталья, захлопала крыльями, начала расстегивать Стасику рубаху, стаскивать ее с могучих плеч.
– Ксюха, как ванна?

– Готова!
– Ксюха тоже удивлялась странному поведению папочки, но виду, гордая, не показывала. Стояла, прислонившись к стене, с независимым взглядом, но и - с легкой красочкой сочувствия на лице: глубоко в глазах, в чуть опущенных уголках губ... Папина дочка...

– Спасибо, Ксюшенька, спасибо, родная, - нежно повторял Стасик, вылезая из джинсов, снятых с него Натальей, перешагивая через штанины и идя в ванную комнату.
– Спасибо, мои дорогие, за все, спасибо за то, что вы у меня есть...

И только щелкнувшая изнутри задвижка прервала необычно теплый и нежный поток благодарности.

Пахло фантастикой. Или же нервное потрясение оказалось слишком сильным даже для закаленной психики Стасика? Да и какая же она закаленная, раз уж прямо посреди улицы ни с того, ни с сего человек, как чурка безмозглая, выпадает из действительности на целую минуту и проводит ее в потустороннем мире, если таковой существует?

– Что это с ним?
– спросила Ксюха, которая не обладала житейским тактом, выработанным мамулей рядом со Стасиком за двадцать лет терпения и труда.