– Помолчи, раз не понимаешь!
– оборвала ее мамуля и зря оборвала, поскольку сама ничегошеньки не понимала в поведении Стасика, пугало ее оно - необъяснимостью сегодня и неизвестностью завтра, послезавтра, послепослезавтра... Впрочем, дальше завтрашнего дня Наталья не заглядывала, она никогда не считала себя хорошим футурологом-прогнозистом жизненных коллизий; на сей случай в семье всегда существовал Стасик, а в его отсутствие - Ленка, друг семьи. Ленка призывалась и тогда, когда прогнозировать приходилось кое-что, о чем Стасику знать не следовало. Ленка блистательно проигрывала в голове возможные ситуации, выдавала их "на-гора", ум у нее был цепкий и хлесткий, мужской ум, говорила она сама, ни в грош, однако, мужчин не ставя. Как видите, подруга Ленка являлась хранительницей тайн супругов Политовых с обеих сторон и хранила их на совесть.

Вот ей-то и бросилась звонить Наталья, пока Стасик отмачивал в бадусане стойкий запах индустриальной реки.

Ленка оказалась дома и с интересом выслушала сбивчивый рассказ подруги. Ленка вообще любила леденящие кровь истории с хорошим концом. В данной истории конец, на ее взгляд, был просто замечательным.

– Чего ты квохчешь?
– спросила она Наталью.
– Мужик цел? Цел. Машину починить можно? Можно. Живи и радуйся.

– Я и радуюсь, - всхлипнула от избытка чувств Наталья.
– Только Стасик какой-то...

– Какой? Ненормальный?

– Ага...

– Дура! В медицине надо разбираться!.. Эпилептиформное расстройство сознания может произойти и с тобой, и со мной, и с кем угодно. Подумаешь событие: сознание отключилось! Стасик об этом никогда и не вспомнит. Здоров он, здоров, не ной, старая. А вернется Игорь - проконсультируешься на всякий пожарный... Мне приехать?

– Не надо, - по-прежнему гундосила Наталья, страстно желая верить добрым словам Ленки и почему-то боясь им поверить. Почему? Из суеверия, вот почему. Все мы, надеясь на что-то, суеверно твердим: не выйдет, не выйдет, не выйдет. Заговариваем зубы нечистому.
– Я тебе завтра позвоню, ладно! Ты с утра дома?

– Дома, где еще. Только позвони, слышишь? А то...
– Угроза была абстрактной, своеобразная форма успокоения.

А тут и Стасик из ванной вышел - благостный, чистый, в девственно-белом махровом халатике.

– Кушать хочешь?
– бросилась к нему Наталья.
– И коньяк там...

– Спасибо, мамуля, - по-прежнему нежно отвечал Стасик, обнимая Наталью одной рукой, подманивая другой Ксюху и тоже обнимая ее, несколько сопротивляющуюся незапланированной ласке.
– Спасибо, единственные вы мои, только кушать я не хочу. Переутомился, наверно. Я бы лег, если ты, мамуля, не возражаешь.

– Господи!
– вскричала Наталья.
– Да что же с тобой случилось?

– Устал я, - объяснил Стасик, не сумевший или не пожелавший вникнуть в глубину вопроса, поняв его поверхностно, в первом приближении.

И Наталья, решив, что объясняться с мужем сейчас не только не гуманно, но и бесполезно, пустая трата сил и времени, проводила его в спальню и уложила на супружеский одр. Свет погасила, шторы задернула: спи, непонятный мой...

И Стасик уснул.

А Наталья тихо-тихо закрыла за собой дверь спальни, вышла в гостиную, уселась в зеленое плюшевое кресло перед телевизором. Точно в таком же рядом сидела Ксюха. Телевизор не включали, боясь, во-первых, разбудить отца и мужа, а во-вторых, не до телевизора им было, не до старого фильма, идущего по второй общесоюзной программе.

– Что будем делать?
– спросила Наталья в слепой надежде на внятный ответ.

Но откуда ему родиться, внятному?

– Поглядим, - философски ответила Ксюха. Она в отличие от матери не склонна была чересчур драматизировать ситуацию.
– Утро вечера мудренее...

Как видите, В.И.Даль своим мудрым трудом заразил не только Стасика.

Утром Стасик проснулся раненько - часиков эдак в восемь с копейками, а для него, продирающего глаза, когда трудящиеся уже вовсю создают материальные ценности, восемь утра - время непостижимое.

– Мамуля, - закричал он, поскольку Натальино место пустовало, - мамуля, ты дома?

Наталья возникла на пороге спальни и тоже задала вопрос:

– Как ты себя чувствуешь?

Ее появление и было, по сути, ответом на праздный интерес Стасика, поэтому он ничего переспрашивать не стал, а Натальино любопытство, в свою очередь, развернуто удовлетворил:

– Я себя чувствую хорошо. А почему ты не ушла?

Тут требовалось точное объяснение.

– Я поменялась с Бабкиной, выйду в эфир вечером. Я боялась уйти, пока ты спал, - сказала Наталья.

– Почему?
– удивился Стасик.
– Что-то случилось?

Он рывком поднялся с постели, мимоходом выглянул в окно - там гулял по желто-красно-зеленому Сокольническому парку жаркий и беспечный сентябрь, вовсю притворялся летом, - и оседлал велоэргометр, стоящий в углу перед зеркалом. Стасик крутил педали и смотрел на себя в зеркале: хорошо отражение выглядело, находил он, сильно, стройно, загорело, волосато, мужественно, хотя и несколько седовато, но седина бобра украшает.

– Ты что, ничего не помнишь?
– Наталья представила себе длинные коридоры больницы имени Ганнушкина, толпы психов в мышиных халатах и своего несчастного мужа, почему-то одетого в парусиновую смирительную рубаху. Воображение у нее было быстрым, богатым и лишенным всяких логических ограничений. В самом деле, если Стасик - псих, то ведь не буйный! Тогда при чем здесь смирительная рубаха?..