– Ты нарочно?
– угрожающе спросил он у Натальи, как это делал в его исполнении Ричард III во втором акте бессмертной драмы В.Шекспира.

– Что случилось? Как ты себя ведешь?
– Наталья, на всякий случай, сразу перешла в наступление.

– Ты их пробовала?
– Стасик имел в виду блинчики.

К несчастью, Наталья пока жарила, не попробовала изделия рук своих, ограничилась визуальной оценкой.

– А что?
– менее агрессивно спросила она, морально готовясь отступить.

– Попробуй, попробуй!
– Стасик цапнул с тарелки блин и протянул его Наталье.
– Ну-ка, мадам Молоховец, кушайте ваши блинчики!

"Мадам Молоховец" куснула, и ей стало неважно: блинчик был не только пересоленный, но еще почему-то горький. Не исключено, что вместо подсолнечного масла Наталья нечаянно использовала... что?.. ну, скажем, синильную кислоту; она, помнится со школы, должна быть именно горьковатой на вкус.

Конечно, будь Наталья актрисой того же масштаба, что Стасик или Ленка, она бы сжевала блин, не поморщившись, и еще бы взяла, наглядно доказывая тирану-мужу, что он привередлив не в меру и не по чину. Но актерского мастерства не хватило, и бесхитростная Наталья, подавившись, закашлялась и тоже повела себя "не комильфо".

– Убедилась?
– злорадно спросил Стасик.
– Вот и лопай свою продукцию, а я не буду. Если человек бездарен, нечего и лезть, куда не следует! Зачем ты выходила замуж, а? Какой с тебя толк? Я удивляюсь, что восемнадцать лет назад ты сумела родить Ксюху: это ведь чисто женское дело! На твоем месте я бы не вылезал из брюк! Хотя мужчины сегодня готовят лучше женщин...

И он ушел ужинать к соседу-хирургу, который как раз и принадлежал к числу "готовящих мужчин", любил это занятие и, конечно же, чем-то вкусным Стасика накормил.

А сейчас Наталья вновь рискнула приготовить блинчики, потому что досконально выяснила рецепт у коллеги-дикторши, все подробно записала, встала сегодня ранехонько, потренировалась и сотворила, на ее вкус. Нечто с большой буквы. Ксюха, во всяком случае, убегая в институт, Нечто оценила.

Но, говоря мужу о блинчиках, мамуля ожидала чего угодно - иронии, издевательства, недовольства, обвинений в глупости: она сознательно шла на риск, потому что, будучи оправданным результатами, он мог поднять Наталью в глазах Стасика. Но Стасик-то, Стасик: "Это именно то, что мне хотелось..." И ни намека на иронию, на издевку - тут Наталья голову прозакладывать готова!

...Он вышел из ванной, сел за стол, густо намазал блин клубничным вареньем, сваренным старушкой тещей из Бирюлева-Пассажирского (не в маму дочка пошла, не в маму), откусил краешек, ловя губами стекающее варенье, даже пальцем себе помогая, запихивая в рот клубничину, прожевал, проглотил, запрокинул голову, глаза закатил и сделал так:

– М-м-м-м-м-м-а-а-а-а...
– что в устах Политова означало высшую степень блаженства.

И отправил остаток блина в рот.

Короче, чтобы не утомлять читателей описанием утренней трапезы героя, скажем лишь: слопал (другого слова не подобрать!) Стасик двенадцать штук блинов и полбанки варенья, запил все полулитровой кружкой кофе с молоком, что в весовом и калорийном итоге составило для Политова величину невозможную: он весьма блюл фигуру, следил за весом, никаких излишеств в еде и питье себе не дозволял.

Согласимся, факт подобной объедаловки сам по себе странен, но отнюдь не говорит о каких-то сдвигах в психике Стасика. Вспомним, что накануне он заснул, не отужинав; признаем, что продукт питания удался Наталье на славу; учтем крепкий и без сновидений сон героя, его по-утреннему славное настроение и сделаем вывод: указанный факт - из числа рядовых. Наталья не глупее нас с вами, а уж Стасика знает много ближе, она все вспомнила, признала, учла - и сделала тот же вывод.

Но что ее по-прежнему волновало, так это престранное поведение мужа.

Всегда он вставал из-за стола, говорил дурацкое: "Хоп!" - и уходил.

А когда пребывал в настроении вальяжно-игровом, то мог позволить себе нечто вроде: "Премного благодарствуем, хозяева дорогие, убываю от вас сыт, пьян и нос в табаке".

На что Ксюха, которая вышеупомянутого Н.Н.Еврейнова тоже читала, сама иной раз дома в кого-то поигрывала, но официально, вслух его теорию "театра для себя", его элегантную мысль о преэстетизме театральности начисто отвергала и дома и среди коллег-студентов вела борьбу с ее воплощением в жизнь, - так она, нетонкая, с лету вворачивала: "Из Островского, папочка?"

Тут опять могло возникнуть два варианта. Один благостный, вариант "доброго папы": "Плохо нынче в театральном драматургию преподают. Это, птица моя сизокрылая, не Островский, а русский народ, чей язык, великий и могучий..." - и так далее.

Во втором варианте, если настроение у Стасика было не очень, не игровое было настроеньице, он рявкал походя: "Как с отцом разговариваешь, девчонка?!"

Следом, слово за слово, могла и ссора покатиться, и только Наталья, мудрая и тактичная мамуля, умела ее в зародыше придушить.