– До свидания!

Попрощался за руку и удалился, испытывая какое-то странное, двойственное чувство: и рад, что "страшное" миновало, и жаль чего-то упущенного. И злость на себя за робость. "Тоже мне моряк! Салажонок несчастный" - казню себя.

 Сколько раз еще повторялись такие случаи! Кто знает, может, в этом и заключается счастье неповторимой молодости! В подобных ситуациях приходилось мне бывать и в более поздние годы. И почему-то именно они, эти моменты несостоявшегося "счастья", а не мимолетные "победы", вспоминаются чаще всего и волнуют кровь.

Ленты в якорях

Поскольку основная учеба у нас, судоводителей, проходит на Волге, учебный год кончается рано, уже в конце апреля. Один из первых курсов сразу уходит на практику на учебном судне, а другой - на каникулы. В конце июня они меняются местами. Нам выпали каникулы. Решаю ехать в Чебаково, домашние приглашают, хотя раньше не думал о возвращении домой вообще, даже на побывку.

 Нам выдали стипендию сразу за два месяца вперед, литеры на бесплатный проезд по водному транспорту, так что чувствую себя Наполеоном при вступлении в Москву. На пристань провожают товарищи, тащат мой фанерный чемодан, все чин по чину, как водится у благородных людей. В Васильсурске пересел на наш сурский пароходик "Мартьянов", специально для меня он пристал к Чебаковскому яру, с капитаном попрощался сердечно, за руку. Мог ли я обо всем этом мечтать еще год назад! В Чебаково произвел настоящий фурор, ведь капитанов видели только бывалые люди на пароходах, не было их здесь не только в деревне, но и в Ядрине и, пожалуй, даже во всем районе.

 Совершил я вояж и в Ядрин, прожил там немного больше недели. Воскресенье, День физкультурника. Стадиона в Ядрине городке нет, весь народ собрался на главной площади. Соревнуются, главным образом, ученики средней школы и педтехникума. Естественно, пришли и преподаватели, в их числе и Мельников, мой "крестный". Посматриваем друг на друга. Ему уж, конечно, рассказали обо мне, да я и так выделяюсь в публике, как белая ворона. Странно, но особой ненависти к нему я не испытываю. Что же, человек как человек, обыкновенный подлец, каких на свете немало. Уж, конечно, принимал активное участие в составлении пасквиля в редакцию "Горьковской Коммуны", надо же свою шкуру защищать. К учителям не подхожу, не здороваюсь. Знаю, им ничего не стоит накатать на меня в Горький очередную бумажку.

 Домашние ко мне теперь относятся хорошо, надеются на мою помощь, когда я выбьюсь в люди.

 Два месяца каникул пролетели как в приятном сновидении. К концу июня мне надо быть в Горьком, чтобы поехать на практику. В Горьком, мы, практиканты, погрузились на пассажирский пароход и поехали ловить свое учебное судно. Оно приписано на Нижней Волге и бултыхается где-то между Сталинградом и Астраханью. Это весьма своеобразная посудина. Был когда-то первоклассный пассажирский пароход "Императрица Мария». После революции решили его преобразовать в учебное судно. Имя дали в честь основателя техникума: "Уч. судно Вл. Зайцев". Сейчас называется "Джамбул", переименовали после расстрела Зайцева в 1 937 году.

Нас всех зачислили в команду в должности матросов. Делать тридцати матросам на одной посудине нечего, поэтому нас заставляют тащить вручную буксир (трос для причаливания баржей), хотя имеется лебедка, и вообще стараются приучить выполнять все обязанности матроса вплоть до чистки гальюна. Руководит практикой старый «морской волк» Андрей Иосифович Яковлев, влюбленный в море и Волгу. Он всеми силами старается привить, эту любовь нам, рассказывает иногда на баке различные морские истории.

Андрей Иосифович был отличным педагогом и хорошим психологом, внимательно присматривался к воспитанникам, старался понять, кто чем дышит.

Нам полагается вести дневник с описанием всех событий на судне и вокруг него, фиксировать все его маневры, а также местонахождение судна каждые сутки. Дневник ведет сам преподаватель, диктует его нам на занятиях в классе. Потому что знает: многие не в ладах с русским языком, и не в состоянии описать не только увиденное и пережитое, но и то, что съел за обедом.

Уже с нетерпением ожидаем прибытия к конечному пункту. Ведь нам по восемнадцать лет. У многих на берегу сердечные дела. И у меня, конечно.

Книга вторая. Военные годы 

Первый бой

Уснул я где-то западнее Любомля. На второй или третий день войны. Днем, на лужайке. Приснилось мне массовое гуляние в выходной день на реке Кудьме в 30 километрах от Горького. А пригласил меня Вася Трошев, мой друг и руководитель духового оркестра с мельничного комбината. Я с радостью согласился. Не столько ради бесплатного угощения и нескольких рублей за "халтуру» - игру на трубе, сколько ради синих глаз свояченицы Вали, свояченицы Василия, с ней мы уже не раз обменивались многозначительными взглядами. И вот просыпаюсь, оглядываюсь. Луг тот же, вот и те самые одинокие деревья. Но где Валя? Наконец, понимаю: да ведь я же спал! Вместо ритма оркестровых труб и гула барабана рев мин и снарядов. Вместо мило смеющейся Вали стон раненых. Вместо цветов - убитые. Спать в окопе удобно. Каска вполне заменяет подушку. Дно окопа устлано стеблями неспелой ржи, ночная прохлада и легкий ветерок приятно ласкают потное, изнуренное тело. Методичные разрывы снарядов убаюкивают, как колыбельная песня.

Едва небо посветлело, артобстрел усилился, стал артподготовкой. Пули, оказывается, в самом деле свистят! А я то думал, что это писатели для красоты придумали, чтобы интереснее было. Да как еще свистят! Ведь на стрельбище, когда сам стреляешь, свиста не слышно! А тут - на разные голоса. Лишь позднее начинаешь понимать, что свистящие пули - это пролетевшие мимо, они уже не опасны.

 Но вот раздался совсем другой свист. Это лейтенант дает сигнал к наступлению. Все об этом знают. Приподнимаю голову, оглядываюсь. Никто не встает. Все лежат, как глухие. Боже, как встать? Ведь эта пули! Они могут убить меня. Меня - молодого, красивого. А земля! Такая добрая, родная! Вот она подо мной! Сильнее прижимаюсь к ней.