Лошадь на растерзание

Шли весь день, к вечеру пригнали в пересыльный лагерь за колючей проволокой. Лагерь был огромный (немецкая предусмотрительность). Как - будто рассчитанный на нашу ораву. Тут начали устраиваться на ночь, разожгли костры.

Знакомые стали собираться компаниями. Развязали вещмешки, у кого они были, принялись ужинать. Тут обнаружилось, что многие предусмотрительно запаслись основательно.

Наутро погнали дальше. Пришли в какой-то город. Выстроили на огромной площади. Вышло начальство, по-видимому, высокое. Стали выяснять кто есть кто по национальностям. Когда спросили про евреев, никто конечно, не откликнулся. Перечислили около 50 национальностей, в том числе и чувашскую. Погнали дальше. В первые дни не били. Но и не кормили. И воды не давали. Счастливцами оказались владельцы фляг, они набирали воду из луж.

Наконец, пригнали в основной лагерь. Это огромная огороженная проволокой площадь в открытом поле. Лагерь перегорожен на отдельные отсеки. При входе нам впервые выдали баланду. Это вода, перемешанная с мукой. Посуды нет, бери во что хочешь. Пошли в ход консервные банки, пилотки, полы шинели.

Внутри отсеков с утра до вечера идет непрерывный торг. Денег нет, натуральный обмен, товар на товар. Все необходимое человеку здесь товар: глоток воды из фляги, затяжка иди щепотка махорки, бумага для курева, кукурузные зерна, дрова в виде палки, спичка, пустая консервная банка. Одежда не ценится, потому что тепло, да и умирают много. Труп раздевают моментально догола - вот и одежда.

Немцы, оказывается, большие шутники. Однажды они устроили для себя такой спектакль. Втолкнули в отсек старую, облезлую, больную клячу. А сами пристроились за проволокой с фотоаппаратами. Да, снимать на пленку было что. Голодные люди, как стая волков, набросились на бедное животное. Повалили и стали отрывать куски мяса, кто самодельными ножами, а кто и зубами. Одно время лошади вообще не было видно, в была просто груда копошащихся тел. Но вот люди отошли, а на земле остался лежать обглоданный скелет. А немцы хохотали.

Расстрел по просьбе

Не помню, сколько мы пробыли в этом лагере, неделю или две Но однажды утром нас стали выводить. Построили по сотне, по 5 человек в ряд. На сотню один конвоир, но конвой расположен так, что и спереди в сзади и с боков всегда есть конвоир, так что бежать невозможно. Колонна получилась длиной километра два или три. Никогда не видел я раньше такого большого скопления народа вместе. Как-то проходили по полю. В стороне стояли большие прямоугольные скирды сжатой ржи. Сколько их, точно не помню, но не меньше пяти. Нам разрешили взять по одному снопу. И вот после нас не осталось ни одного снопа, как корова языком слизнула. Разобранные скирды поплыли в колонне. Издали людей не видно, а по дороге бесконечной лентой колышется море золотистой ржи.

Ослабевших, которые не могут идти, расстреливали. Происходит это так. Видит конвоир, что кто-то в его сотне шагает еле-еле, шатается и отстает. Он подходит и манит пальцем. Причем не грубо, а почти ласково, как хозяин собачку, как будто обещает ему что-то приятное. Человек выходит из колонны. Он знает, зачем его вызвали, но спокоен, не возмущается, не умоляет. Эти картины напоминали мне рассуждения о толстовском Платоне Каратаеве. Сколько раз упрекали Толстого в искажении действительности! Дескать , русский мужик не такой, он не сдается, не примиряется. Черт -те с два! Правда, молодежь, действительно, держится, но в пожилом возрасте почти все Платоны Каратаевы. Немец, почти ласково подталкивая, отводит пленного от колонны, стреляет из пистолета сначала в спину или живот, а потом, когда тот падает, - в голову. Выстрел милосердия. Причем все это происходит молча, деловито. Нет ни стонов, ни криков. Остальные идущие в колонне, смотрят на эту сцену совершенно равнодушно, может быть, с некоторой долей любопытства, и только. Часто бывает так, что измученный человек сам просит его расстрелять. Трудно поверить, но это так, я видел это не раз. Выходит такой человек из колонны и, обращаясь к конвоиру, просит:

– Пан, стреляй. Стреляй, пан!

– Тот исполняет просьбу. Стреляет спокойно, деловито. А почему «пан»? Откуда появилось это слово? В обращении к немцам здесь почти все пленные называют их панами. И немцы откликались. Видимо, это слово пустили в оборот пожилые украинцы, побывавшие в плену в империалистическую войну.

Много ли вот так расстреливали? Как-то я оказался в хвосте колонны, значит, вижу почти всех расстрелянных с нашей колонны за этот день. Трупы валяются по одному, по два, а иногда даже по три вместе. В среднем, по моим подсчетам, на один километр пути пять погибших. Если переход составляет 30 километров, за день 150 расстрелянных. За 10 дней перехода набирается полторы тысячи человек расстрелянных, ни в чем не повинных людей.

Впрочем, статистика эта весьма относительная. Больше погибают обычно в начале этапа, слабые, наименее приспособленные к трудностям, а остаются молодые, сильные. Мы с напарником в ряду, сразу поняли, что тут ноги играют решающую роль. Не дай бог натереть или что-нибудь подобное! Опыт старого пехотинца крепко пригодился. Поэтому при ночевках мы тщательно протирали ноги, перекатывали портянки.

Шли мы через украинские деревни. Местные жители старались всячески помочь нам. При входе в деревню они заранее разбрасывали куски тыквы, кукурузные початки, хлеб. Этого момента, входа в деревню, каждый из нас ждал с надеждой. Но все доставалось передним. Бросали эти продукты в толпу, тогда образовалась куча, и немцы пускали в ход штыки и приклады. Некоторые женщины стояли в стороне, пряча руки под фартуком. Тогда, улучив момент, подбегаешь к ней в полной уверенности, что руки у нее не пустые. Момент надо выбирать тоже умеючи. Чтобы передний конвойный был ближе, чем задний, потоку что стреляет обычно задний: передний смотрит вперед. Если успел юркнуть в колонну - спасен, тут не стреляют, но если не успел - извини, товарищ, сам виноват: конвоир уложит наповал.

Пересыльные лагеря были устроены на расстоянии одного дневного перехода, примерно в 30 километрах друг от друга. По-видимому, мы первые шли по этому маршруту, никаких следов пребывания пленных до нас не было. В октябре 41 года уже были ночи холодные. Мы копали небольшой окопчик на двоих, вниз стелили ни одну шинель, сверху другой укрывались и, прижавшись друг к другу, засыпали. Позднее, когда холода усилились, нашли другой, более действенный, способ согреваться. Передний ряд ложится или стоит, согнувшись, упираясь в стену. На спину к людям первого ряда как бы ложится другой ряд, но при этом стоит на ногах. На второй ряд - третий, третий и так далее. Многотысячная толпа, то ли стоя, то ли лежа на спинах товарищей, спит. Становится тепло, особенно ногам, даже пар идет. Полная тишина, слышатся только сопение или храп. Нужда всему научит. Иногда в лагере идет интенсивная работа. Когда, например, мы притащили ржаные снопы. Всю ночь молотили рожь и жарили зерна. Колотили палками или куском кирпича, да так тщательно, аккуратно, что ни зернышка не пропало. Солому жгли, а жарили зерно на кусках жести, которые предусмотрительно подбирали в пути. Да и котелки были у многих. Шли мы на запад, на Кременчуг. Этот город я не забуду до последних своих дней. Поэтому ему надо выделить особую главу.