Один из первых своих спортивных очерков я напи­сал весной 1950 года о хоккеистах ЦДКА, ставших чемпионами. Задание «Советского спорта» мне при­шлось по душе, ведь было известно, что несколько самых лучших из этой команды, во главе с В. Бобровым, уже в ВВС. Тогда завязалось мое знакомство с тренером армейцев Анатолием Тарасовым. Он был первым из известных тренеров, с кем я один на один вел беседы.

Трижды — в 1961 году в Лозанне и Женеве, в 1963-м в Стокгольме и в 1964-м в Инсбруке — был я специаль­ным корреспондентом «Советского спорта» на чемпи­онатах мира по хоккею. В те годы я охотно писал об этой игре, издал две небольшие книжки.

Хоккей тех лет мне памятен остро. Если в Лозанне и Женеве нашу сборную непринужденно превзошел канадский любительский клуб «Трейл смок интерс» (сейчас это трудно вообразить!), если в Стокгольме наша сборная после долгого перерыва выиграла зо­лотые медали, хоть и отважно сражаясь, но все же благодаря тройному совпадению обстоятельств в по­следний день (ничья в матче ГДР — США, победа Чехословакии над Швецией и наш выигрыш у Канады, как по заказу — с разницей в две шайбы), что иначе как неслыханным везением не назовешь, то, начиная с Олимпиады в Инсбруке, наши захватили всю власть. Проигрыш даже не чемпионата, а одного матча был всем на диво.

В годы воцарения советского хоккея выделялись армейская и спартаковская тройки: Локтев — Альметов — Александров; Старшинов — братья Борис и Ев­гений Майоровы. Они стояли плечом к плечу в сбор­ной. И не было для них большего удовольствия, чем переиграть друг друга, когда встречались их клубы. Тренеры ЦСКА и «Спартака» их иногда на льду раз­лучали, пускаясь на хитрости ради победных очков. Тренер ведь режиссер, который должен уметь поста­вить победу, обо всем остальном, в том числе и о веч­ных, нетленных ценностях и красотах хоккея, он охот­но рассуждает, если победа в кармане.

Когда всё же эти звенья сходились на льду, мы получали выставочный хоккей. Если Бобров явил миру искусство одного хоккеиста, то тут возникла иная сти­хия игры. В той и другой тройке хоккеисты, борясь, сталкиваясь, падая и вставая, ни на миг не теряли между собой связи. Не знаю, видели они друг друга или угадывали. Скорее угадывали. И у тех и у других ворот вычерчивались когда простые, а когда и запутанные линии пасов и перемещений: выходом, решением, сча­стьем был бросок по воротам. Каждая из троек, как и их приверженцы, вела свой счет соперничества. И все же арифметике в данном случае полагалось помалки­вать. Тут перекрещивались изящное мастерство, само­любие, характеры. Тройки сходились, чтобы побеж­дать. Но в равных боях, которыми можно было любо­ваться бесконечно, они, сами того не подозревая, еще и показывали себя, как бы заявляя: «Вы хотели увидеть хоккей? Извольте!..»

С противником послабее, выигрывая в счете, не выиграешь в совершенстве игры, только равным по классу дано вместе славить хоккей. Позже вершиной, украшением чемпионатов сделались поединки армей­цев Харламова, Петрова и Михайлова со спартаков­цами Якушевым, Шадриным и Шалимовым. А еще позже, когда в ЦСКА создалась очередная образцовая тройка — Макаров — Ларионов — Крутов, ей при­шлось выступать, по сути дела, в одиночестве, вне конкуренции. Успехом стало считаться, если какому-то звену удавалось ее сдержать, а о том, чтобы переиг­рать, и речи не заводили. ЦСКА год за годом стано­вился чемпионом задолго до конца турнира, и как зрелище, как загадка хоккей стал оскудевать.

Тут начальственные лица, недовольные, что трибу­ны московских залов полупусты, принялись искать причины, самые разные. И договорились до того, что виноваты журналисты, недостаточно заманчиво изоб­ражающие хоккей, который, по их разумению, красо­чен сам по себе, да и дает возможность полюбоваться на избранных мастеров. Беспомощные, наивные пре­тензии. Борьба — воздух спорта, без нее он задыхается. Ею, борьбой, он вызван к жизни, взращен, она придает ему смысл и одаряет всеобщим вниманием. Отвлечен­ные спортивные композиции всерьез и надолго занять нас не в состоянии. И если есть у спорта что-то при­ближающее его к искусству, то это сюжеты нерассудимой, непредсказуемой борьбы, в которой различи­мы не столько приемы, сколько люди.

Вернусь к тем тройкам, которые запали в душу, о которых мне приходилось размышлять, чтобы пи­сать. Тройки были разными. И по тактическому рисун­ку, и по человеческому самовыражению. Армейская была проницательна и мудра, спартаковская — поры­виста и интуитивна. Такими же я видел этих людей и в часы не хоккейные. Александр Альметов, Констан­тин Локтев, Вениамин Александров — сдержанные, владеющие собой, рассудительные, наблюдательные, молчаливые. Борис и Евгений Майоровы, Вячеслав Старшинов — легковозбудимые, резкие, вечно чем-то обеспокоенные, спорящие, доказывающие, обидчивые.

Не возьмусь взвешивать, какая из троек перетянула бы. Напрасное, неблагодарное да и некорректное побу­ждение. Условимся — в хоккейном выражении они бы­ли равны. Но как же они отличались своей судьбой! Тройка Альметова имела за спиной прекрасно слажен­ную армейскую команду, привыкшую побеждать. Эта тройка не была картой, на которую ставилось все, она увенчивала свой ЦСКА, придавала ему блеск. Тройка Старшинова замахнулась на невероятное. Для нас, зрителей, невероятное, а они трое, наверное, только бы и сказали: «А как же иначе, для чего живем?»