Шрифт:
В моем наброске нет попытки что-то установить окончательно. Мне хотелось дать почувствовать, как сложна, извилиста и прерывиста линия жизни тренера, даже того тренера, за которого все формальные, общепринятые доводы — победы и места. Как заманчиво написать книгу о жизни большого тренера, но только честную, без идеализации и прикрас!
И киевское «Динамо», интересное не одними серебряными кубками, а своей противоречивостью, правотой и отступлениями, открытиями и кривыми дорогами, в моих глазах репортера, прежде всего команда — большая команда — с судьбой драматической.
Повторю, что в своем отношении к футболу более всего доверяю своей репортерской работе. На протяжении двадцати с лишним лет я чувствовал себя (как, думаю, и многие другие журналисты) спецкором киевского «Динамо». Команда предоставляла всю клавиатуру жанров и интонаций, поводов и наблюдений, похвал и протеста. Трижды за это время она давала нам право считать, что мы располагаем примером наисовременнейшего, искусного, классного футбола, и благодаря ей легко было ориентироваться. И тянулись сезоны, когда мы видели, что сильная команда способна впадать в примитив, обкрадывать саму себя немудреным промыслом очков в ущерб игре, может во имя этого промысла скатиться до забвения нравственных начал.
Все было у команды за четверть века. И тон наших репортажей о ней менялся до неузнаваемости. Листаю свою книжку «Футбол сегодня», изданную в 1979 году. Два очерка посвящены киевскому «Динамо». Первый написан в июне 1975 года и назван «Команда этой весны». Он открывается словами: «Этой весной мы отведали первоклассного футбола. И не какие-то иноземные команды нам его предложили, а наша». И заканчивается так: «Весенний аккорд киевского «Динамо» должен быть воспринят нашим футбольным миром и как пример и как вызов».
Второй — в марте 1978 года — «Истина расходится с таблицей». В конце следующее: «Нет, не так все просто в опыте лидера нашего футбола, киевского «Динамо», неспроста эта команда стала объектом споров. Являя собой пример по многим разделам футбольного дела, она одновременно создала модель турнирного поведения, повторяя которую ее последователи привыкают к мелководью и не выдерживают плавания в открытых бурных морях большого международного футбола».
Всего-то три года разделяют эти очерки, да и написаны они о команде, в тот момент являвшсйся чемпионом страны, а отличаются так, словно писали их разные люди, поклонник и обидчик. Так нам повелевает репортерский долг.
Одно скажу: работать в годы «правления» киевского «Динамо» было чрезвычайно интересно. Футбол вырывался из диаграмм, таблиц и графиков, они служили лишь иллюстрациями, да и то порой их приходилось брать под сомнение. За футболом вырисовы вались личности, разные методы и подходы, явления прогрессивные и косные, находки и потери, смелость и трусость, честность и цинизм — и во всем этом надо было разобраться. Мы лишний раз смогли убедиться, что футбол не исчерпывается физическими проявлениями, что его арена борьбы не ограничивается зеленым прямоугольником. Наверное, и мы, репортеры, в эти годы в чем-то перебарщивали или, наоборот, что-то недоговаривали, но мы имели дело не с табличным, беговым и ударным футболом, а с футболом, выражающим брожение умов и душевные колебания его постановщиков. И убеждались, что в футбол не просто играют, а что его создают, направляют, поощряют или сковывают. И в том еще убедились, что футбол не минуют влияния времени и окружения, что период застоя, пережитый страной, ударил и по футболу.
С удовольствием вспоминаю свои поездки в Киев, они мне позволили узнать, чего не знал прежде. И то, что я писал о киевском «Динамо» больше, чем о других командах, было в порядке вещей, эта команда всеми своими превращениями требовала не скользить бездумно по поверхности, а пытаться что-то понять и осмыслить. Репортер гибнет, если норовит кому-то намеренно угодить. Киевское «Динамо» мне приходилось и превозносить, и низводить с пьедестала. И то и другое я делал, держа в уме интересы футбола. И потому еще делал, что к киевскому «Динамо» как нельзя лучше подходит выражение «Большому кораблю — большое плавание».
Устраивало меня и то, что в откликах читателей я встречал разное: с одной стороны, «Ваше хваленое киевское «Динамо», Ваш друг Лобановский, неужели они настолько затуманили Вам глаза, что Вы ничего другого видеть не хотите?» и с другой — «Давайте спросим у своей совести, сколько ядовитых уколов нанесли мы Лобановскому, бросая тень на победы руководимых им команд, цепляясь за каждую неудачу». Первое — из города Дзержинска Горьковской области, второе — из Симферополя. Фамилий я не называю, иначе полетят телеграммы с вызовом на дуэль. Да и было бы неправдоподобно, если бы вдруг вся болелыцицкая громада приняла одну-единственную версию. Держать чью-то сторону, несмотря ни на что, проще и легче, сердечнее, что ли. Я через это прошел в свои болельщицкие годы. А у репортера иные обязанности, он аккредитован при футболе. Киевское «Динамо» строже, чем какая-либо другая наша клубная команда, заставляло помнить об этой аккредитации.
И еще — о времени, о годах, когда шли игры.
Если совсем вкратце, схематично изобразить историю нашего футбола, то она мне видится сложенной всего-навсего из двух, выражаясь по-современному, блоков. Разграничительная черта между ними — 14 июня 1970 года. О матче СССР — Уругвай на «Ацтеке» я уже писал. Запомнился он мне не одними своими игровыми перипетиями, а еще и тем, как после его окончания не хотелось садиться в автобус (желтенькие, школьные, они шли один за другим, цепочкой, перебрасывая население ложи прессы в центр города). Было стыдно оказаться среди разноплеменной журналистской братии и, не приведи господь, подвергнуться соболезнующим расспросам. Так и уехал в самом последнем, почти пустом. Ощущение не обмануло: как вскоре выяснилось, тем матчем и был обозначен кризис.