Шрифт:
Мы вечно мчим за точностью, и немало в этом преуспели. Умения выразить впечатление — меньше. Но разве не особенно привлекает то футбольное чтение, в котором выражен дух события, а не его буква? Остановлюсь на знаке вопроса.
Замечу попутно, что для редактора строптивый автор, какие бы неудобства он ни причинял, наиболее желанен. Редактор может в этом не сознаться, но это так. Покладистость, готовность легко принять поправку, отказаться от утверждения выдают неверную, приблизительную, легкомысленную руку.
Юрию Валентиновичу не пошло бы участие в суетливых, горластых, с пятого на десятое перепрыгивающих, болельщицких кружках. Да он их и сторонился.
Свой вопрос: «Что нового в «Спартачке»?» — он приберегал для подходящего случая. Не знаю, какие он делал для себя выводы, как перерабатывал, сведения, но в эти минуты он был открыт, все принимал близко к сердцу, длил удовольствие.
Для меня Трифонов, как и Кассиль, Арбузов, Малюгин, Константин Есенин, Евтушенко, был неким укором. Да, они интересовались фактической стороной футбола, старались выведать побольше, вникали в частности, внимательно читали и наши репортажи, и статьи тренеров, в своих познаниях никому не уступали. Но все это служило им для того, чтобы увидеть футбол по-своему, включив самих себя в жизнь игры, и выразить то, что увидено, замечено, согласно собственным представлениям, оставляя в стороне чертежную очевидность, которую и без них обнаружат, повторят и исследуют.
Есть ли у футбола душа? Нет, не о знаменитых «морально-волевых качествах» речь — они так же наглядны, как и сетка передач мяча по газону. Душу футбола так запросто не схватишь, не припечатаешь, она многолика и неуловима, и вернейшее доказательство ее существования в том, как на футбол откликаются души, к нему неравнодушные.
Футбольная журналистика продвинулась вперед в изображении матчей, в их деловом истолковании, во вмешательстве в проблематику любого свойства. Достаточно положить рядом газетные страницы тридцатилетней давности и сегодняшние, чтобы удивиться и порадоваться различию. Нынешние молодые репортеры начинают прямо с той отметки, к которой годами приближались старые. Однако прогресс совершается по прямой линии — линии объективного познания. Она необходима, нам полагается быть знатоками. Но, гонясь за картиной, кажущейся нам единственной истиной, достаточно ли мы слушаем самих себя, не подавляем ли собственные открытия и отзвуки, почитая их неуместными, субъективными? Думается мне, что дальнейшее совершенствование футбольной прозы пойдет по пути не столько познания футбола, сколько познания авторами самих себя.
Мне, как, наверное, и подобает репортеру, не раз приходилось писать без тени сомнения. Свидетельствовал, обобщал, делал выводы, сравнивал, взывал, выносил приговоры, выдвигал задачи. Служба есть служба, к тому же она не в тягость.
Со временем, по мере того как прибывали знания о дорогом предмете, стал чаще испытывать потребность высказываться не столь бойко и категорично, как в начальные годы. Мне в редакциях иной раз намекали, что «написано слишком деликатно, было бы совсем прекрасно, если бы то же самое изложить резче, без церемоний».
Я не желал «исправляться», узнавая в тех, кто меня подзуживал, самого себя — молодого самоуверенного репортера, болельщика, которому море по колено, готового по любому поводу выпалить разящие слова.
Нет ничего легче залихватской смелости. И особого проку от нее нет. Листаешь старые газетные подшивки, эти затихшие поля былых словесных сражений, где дерзким наскокам нет числа, и, глядя с сегодняшней колокольни, думаешь, что пальба то и дело велась по воробьям: не те адреса, не те претензии и масштабы.
Легко давалась смелость в прошлые годы еще и потому, что футбол выделили в мишень, как бы свыше разрешенную для критики. И сдачи получить не было риска: футбольное сообщество, воспитанное в сознании своей вечной виноватости, покряхтывало, читая, но отвечать и оправдываться не осмеливалось. Да и не умело.
Критика существует не сама по себе, и далеко не всегда она права, если не уметь ею пользоваться. В ней можно долго преуспевать, если затрагиваешь незащищенных. Мы это хорошо почувствовали, когда изменения к худшему в жизни футбола потребовали от нас перенести огонь на прочно защищенные, скрытые цели, когда наши обобщения стали задевать тех, кто истинно несет ответственность за состояние футбольного дела. Думаю, что переход от критики без риска к критике, которая задевала имущих футбольную власть, был чрезвычайно важным моментом в становлении нашего раздела журналистики. Давался он нелегко.
Футбол для очень многих — пробный камень справедливости. Все жаждут красивой, победной игры. Не меньше, если не больше, хотят, чтобы все на поле шло по чести, по-человечески.
Справедливость во всем. В игре и в счете. В корректности и хороших манерах. В воодушевлении и трате сил. В судействе, конечно. Ничто не остается незамеченным, ни жест, ни гримаса, ни доброе, ни злое, на все — отклик. За мячом ли, за футболистами ли мы ведем наблюдение? Вернее сказать — за людьми, играющими в футбол.
Играли в Лужниках сборные СССР и Исландии. Отборочный матч к испанскому чемпионату мира. Я сидел в служебной ложе в окружении спортивных служащих. Мне предстояло писать отчет.
Матч для наших футболистов складывался легко, они победили 5:0. Но один из мячей был забит из положения вне игры. Обычно не торопишься с определением этого деликатного положения, тем более сидя на трибуне, без телевизионного повтора, — уж очень эта ситуация беглая. А тут более чем очевидная: наш игрок задержался, остался позади всех и вдруг в его сторону отбили мяч. Он помчался к воротам один и забил. «Офсайд же!» — невольно вырвалось. Сидевший рядом мало знакомый мне человек подтвердил: «Точно! — и тут же высокомерно бросил:— Все равно вы об этом не напишете!» Я написал. Не ставлю себе это в особую заслугу, тем более что счет был и без того внушительный.