Я не могу не мучить себя вопросом: неужели именно Евангелие Q хранится в золотом ларце, который спрятан в квартире у Рогерна?

Если бы я был главным героем фильма, я бы взломал деревянную коробку и вытащил ларец, чтобы удовлетворить свое (а также публики) любопытство. Но я мыслящий человек и серьезный исследователь. Ларец, который пролежал в земле так много лет, нельзя вскрывать, будто обыкновенную консервную банку. Открывать его должны профессионалы с максимально возможной осторожностью. Примерно так, как вскрывают раковину, чтобы извлечь жемчужину, не повредив при этом моллюска.

Если я сейчас поспешу, дело кончится катастрофой. В лучшем случае я поврежу содержимое ларца. В худшем случае памятник будет безвозвратно утрачен. Старый пергамент или папирус может в течение ночи превратиться в пыль. И при этом даже не пойму, что же такое я нашел. Я не очень большой знаток древнегреческого, иврита, арамейского или коптского.

Вывод один: ларец нельзя открывать.

Обаяние некоторых женщин воздействует непосредственно на мой гипофиз. [28]

Высокая женщина, золотистые волосы, зеленые глаза, тонкие губы, чуть заметные веснушки. Юбка плещется вокруг длинных ног, широкий серебряный пояс мягко обвивает талию. Под хлопчатобумажной блузкой видны упругие груди.

Два года я был влюблен в нее. Она наверняка знает об этом. Сейчас она стоит в дверях с той самой задорной улыбкой, которая когда-то очаровала меня. Это Кристина. Жена Каспара. Внешне она похожа то ли на дизайнера, то ли на манекенщицу, то ли на артистку бродячего цирка. На самом деле Кристина — специалист по социальной экономике. Заведует отделом в Центральном статистическом бюро. Когда мы учились в университете в Блиндерне, Кристина и Каспар жили в общаге на улице Маридальсвейен. Студенческая каморка. Джаз и блюз-рок. По выходным круглосуточное веселье.

Жизнь в общаге не для меня. Судорожные попытки изобразить сплоченность. Вечное брюзжание. Гора ботинок и туфель в прихожей. Сохнущие женские трусики на веревках в ванной. Ссоры. Долгие дневные и вечерние часы в гостиной. Кто-нибудь обязательно смотрит, что ты делаешь. Слышит, как ты отправился в туалет. Хочет обсудить с тобой книгу или кинофильм. Или сыграть в карты. Или посылает тебя к черту, когда ты решаешь стрельнуть у него самокрутку. За тобой следят, чтобы ты не пропустил очередь по мытью посуды. Собрания жильцов, общение, солидарность, трения, эротика, голосование по всяческим вопросам, самокритика. Все это не мое.

Однажды в праздник я ночевал в их спальне. Каспар и Кристина стали заниматься любовью на полу рядом со мной. Было раннее утро. В комнату проникал слабый свет. Я делал вид, будто сплю. Они делали вид, будто верили, что я сплю. Я помню сдержанные стоны Кристины, колебание их тел, пыхтение Каспара, звуки, запахи. Утром мы все притворялись, будто ничего не произошло.

Они были анархистами. Я так и не смог понять, против чего они протестовали. Теперь все это в прошлом. Они стали социал-демократами. Единственное, что сейчас отличает Кристину и Каспара от остальных людей, — это странность, оставшаяся со времени проживания в коммуне: у них нет телевизора. Они не хотят его иметь. Принципиально. Пожалуйста, восторгайтесь ими.

— Бьорн! — кричит с восторгом Кристина, втаскивает меня в прихожую и одновременно с улыбкой осматривает с ног до головы. — Ты вообще не изменился!

Мы обнимаемся. Долго. Мне кажется, Кристина тоже мало изменилась. И вдруг я вспоминаю, почему я в нее влюбился.

На обеденном столе Каспар раскладывает копии бумаг, связанных с раскопками в монастыре Вэрне. Куча писем, документов, таблиц, схем, карт. Все они обросли джунглями печатей и регистрационных отметок в журналах, которые любая бюрократическая организация делает, чтобы оправдать свое существование. Тут же прошения и ответы, описания и уточнения на забавной смеси норвежского и английского языков.

— Я чувствовал себя чурбаном, когда копировал эти документы, — признается Каспар. Не знаю, шутит ли он. Не думаю. С годами он стал добропорядочным гражданином. Государство именно так воздействует на своих верных граждан. Они начинают воспринимать себя частью системы. Как будто система — это как раз они и есть. Что, впрочем, не так уж далеко от истины.

Вокруг нас порхает Кристина, как хлопотливая фея. Зажигает тысячу маленьких стеариновых свечек, отчего квартира становится похожей на затерянный в скалах Древней Эллады монастырь. Кристина разливает чай в огромные керамические кружки. И косится в мою сторону. Ее быстрые напряженные взгляды означают, что она ждет от меня каких-нибудь слов, которые помогут разрядить обстановку. Но я ничего такого не придумал. Она испекла печенье и вафли. Окружающие видят в Кристине бывалого человека, заведующую отделом, феминистку, корифея социальной экономики и бунтовщика, но в глубине души она остается обыкновенной заботливой женщиной, которая хочет, чтобы нам всем было хорошо.

Я выхватываю первое попавшееся письмо за подписью Каспара Скотта. Под шапкой Инспекции по охране памятников и государственным гербом со львом помещен следующий текст: