(Вскакивает и начинает ходить по комнате, грызя ручку и теребя удавку на шее).

– Ну, а с другой стороны, какие ещё антикризисные меры можно предпринять, господин президент? Дать денег, вернуть жену и... убить Давыдова. Господин президент!

(Резко останавливается и молитвенно складывает на груди руки).

– Разрешите мне безнаказанно грохнуть популярного писателя-детективщика Никиту Давыдова! Буду искренне вам признателен! Может быть, тогда я даже воздержусь от самоубийства!

Хватает бумагу и что-то пишет. Комкает, бросает под стол.

МАМОНТОВ:

– Нет, нет, нет и нет! Всё не так, всё глупо, по-детски, шутовски, несерьёзно, а ведь я хочу, чтобы моя записка душу драла, сердце рвала... Чтобы слёзы сдавили горло и от сострадания стало трудно дышать! Чтобы мою записку опубликовали во всех газетах, чтобы её читали с телеэкранов, чтобы она стала хитом, бестселлером, чтобы Давыдовские детективы по сравнению с ней показались пресными, неинтересными и надуманными. Весь мир должен рыдать над моей запиской! Мне должны сочувствовать старики, дети, молодые девушки, зрелые женщины, банкиры, бомжи, собаки и... моя собственная жена. Господин президент, как вы думаете, жёнам знакомо такое чувство, как сострадание?

Комкает сразу несколько чистых листов и бросает под стол.

МАМОНТОВ:

– Через пятнадцать минут Новый год, господин президент, а у меня даже шампанского нет!

Берёт бутылку шампанского, открывает пробку и переворачивает бутылку, показывая, что она пустая.

МАМОНТОВ:

– А знаете, почему?!

(Хватаясь за голову, пробегает дистанцию от стола до стены и обратно).

– Потому что газета закрылась! Меня уволили! Денег нет! Собака сбежала! Жена и дочь тоже! Машина на свалке! А Давыдов пишет очередное говно, за которое ему заплатят сто моих бывших зарплат! Вот почему у меня нет шампанского! И вы в этом виноваты, господин президент! Вы! Потому что Вы, – только Вы! – отвечаете за всех, кто в Новый год бегает с верёвкой на шее!!

(Садится. Пытается отдышаться).

– И ведь, что самое интересное – никто особенно не расстроится, если я повешусь. А некоторые так даже обрадуются! Например, дятел.

Вскакивает и прислушивается к звукам за стенкой, припав к ней ухом.

МАМОНТОВ

(обеспокоенно):

– Эй, ты там жив, долбень?!

Бьёт ногой в стену.

В ответ незамедлительно получает канонаду молоточных ударов.

МАМОНТОВ

(удовлетворённо):

– Жив! Убью, сволочь! Сначала тебя убью, потом детективного гения, а уж потом сам повешусь. Вот ты мне скажи, что там можно прибивать три года подряд с утра до вечера?! Портрет президента к стене? Так это – удар, и готово! Портрет жены – три удара, готово! Портрет тёщи – пять ударов, готово! А у тебя, долбень, сколько родственников на портретах?! Сколько президентов, я спрашиваю?!! Жизни от тебя, дятел, нет...

Молоток продолжает стучать.

МАМОНТОВ:

– Господин президент! Если вы не издадите указ о нормировании портретов на одну российскую семью, я буду вешаться снова и снова!

Молотит гантелью в стену.

Молоток замолкает.

МАМОНТОВ

(подняв палец вверх):

– О!

(Приложив палец к губам, на цыпочках подходит к ёлке).

– Тс-с! Тс-с!!!

За окном гремят салюты, слышатся вопли «С Новым годом!»

МАМОНТОВ:

– Вот придурки, до Нового года ещё целых пятнадцать минут, а они уже празднуют. Лишь бы поорать...

(Заглядывает в коробку с игрушками, начинает наряжать пустую половину синтетической ёлки. Бормочет).

– Игрушки все старые. Сто лет не покупал новых игрушек. А всё потому, что Алинка выросла. Вот родился бы у меня сын... Родился бы сын, я бы всю ёлку ему танками и автоматами обвесил. Я когда маленький был, мечтал, чтобы на ёлке автоматы висели.

(Хватает конец удавки, изображает стрельбу).

– Ты-ды-ды-ды-ды! Ты-ды-ды-ды-ды-ды!!!

(Снова наряжает ёлку игрушками).

– Как хорошо, что до Нового года ещё пятнадцать минут! И ёлку нарядить успею, и предсмертную записку написать, и повеситься. И повеситься...

(Усердно крепит к ёлке шары).

– Эх, хорошо бы на ёлке повеситься! Как новогодний шарик... Давыдов бы оценил мой чёрный юмор. Но ёлка не выдержит моего веса.