За рощицей над оврагом лежала сломанная ураганом старушка береза. При порывах ветра сучья ее кряхтели. Берестяная одежка обтрепалась и висела клочьям, изнанка их была темной, точно корица, тонкие же ветки все еще блестели. Старуха тянулась к солнцу, как будто надеясь, что все пробуждающий свет с помощью этих прутиков еще раз вернет ее к жизни.

Я услышал их свист. Пятеро скворцов сидели на телевизионной антенне. После долгого перелета из зимнего отечества вид у них был несколько поблекший.

Еще раз выдал снег и пролежал целую неделю. Скворцы укрылись в лесу, но, когда наша собака наелась, они уже были тут как тут и до блеска вычистили ее миску. После обеда они разок-другой попытались задорно свистнуть, но потом втянули головы и опустили крылья, словно сожалея, что обрадовались прежде времени.

Людские мысли летят со скоростью света или еще быстрее. И не только вширь, ввысь или вглубь, но в будущее и в прошлое: образ действий скворцов напомнил мне бабушку, умершую сорок лет тому назад. Случалось, она пела надтреснутым голосом (отчего ее пение смахивало на йодли) песенку, которую мы, дети, очень любили:

Текст написал Эдуард Мёрике, но этого мы тогда еще не знали.

Бабушку, отцову мать, приходилось долго упрашивать спеть нам.

— Я когда пою, что-нибудь да случается, — уверяла она.

Как-то тетка потеряла золотое обручальное кольцо после бабушкиного пения, в другой раз, через три недели после того, как бабушка пела, корова отелилась мертвым теленком, в двадцатом году бабушка пела в октябре, в день своего рождения, а в январе следующего года умер дед. Но какая бабушка может не уступить просьбам внуков? Вечером, в день, когда ей исполнилось шестьдесят пять, мы уговорили старушку спеть. Возможно, это стаканчик грога помог нам выманить у нее песню о красавице Ротраут. Раскрасневшись, она пела:

Наш волчий шпиц, заслышав песню или треньканье мандолины, тотчас же начинал подвывать. Видно, сказывалась природа его предков шакалов, а в день рождения бабушки он счел наш колодезный сруб самым подходящим степным пригорком для своего выступления.

Бабушка запела, шпиц завыл и вспрыгнул на сруб, но увы, крышка была не закрыта, и собачья песня обернулась глухим всплеском.

Сестра пошла по воду и обнаружила нашу собаку, плавающую в колодце. Гости опрометью бросились во двор. Мужчины спустили в колодец лестницу, один из моих дядьев слез по ней и за ошейник вытащил наверх мокрого пса.

Бабушка сидела в доме и сквозь слезы бормотала:

— Да разве ж я не говорила?

С этого дня ее уже невозможно было заставить петь. Суеверие украло у нее последнюю песню.

Было то сухо, то мокро, то ветрено, то тихо, потом потеплело, и вдруг опять настали холода. Как видно, во вселенной затерялся рецепт весны.

Скворцы, которые уже начали собирать прутики и соломинки для будущих гнезд, прервали свою работу и объединились в стаю с родичами из соседних мест. Ближе к полудню вся стая опустилась на остров, поросший кустарником, на посеревшие от мороза лужайки. Тут поднялся шум и гам, прерываемый пронзительным свистом — точь-в-точь толпа оголтелых болельщиков на футбольном матче.

Внезапно настала тишина — скворцы-трехлетки потребовали внимания: «В стае летайте, себя согревайте!» Однако длинноклювая молодежь предлагала податься назад в теплые края, ну хотя бы в Вогезы. «Назад податься — значит поддаться! Ищите мух и червей, где теплей!» — отвечали старые скворцы. Молодые их послушались. Все остались, перерыли лесную землю — она теплее — в поисках червей, наелись, попели немножко и вовремя продолжили свои строительные работы, когда рецепт весны наконец отыскался среди звезд вселенной.

Мы сидели на лошадях — перед нами простиралась заболоченная равнина — и в бинокль разглядывали самку орлана-белохвоста, сидевшую на яйцах. Голова и хвост огромной птицы торчали над гнездом, причем хвост стоял вертикально, как у черного дрозда на току. При виде этого безобидного хвоста трудно было поверить в грозный клюв и свирепые глаза его обладательницы.

На секунду орлица повернула голову, до нее донесся крик охотившегося самца, но тут же опять уставилась на нас поверх пятидесятиметрового болота. Она никак не могла взять в толк, что же мы такое. Щиплющие траву лошади, на которых мы сидели, производили самое безобидное впечатление, да и мы были безобидны, если не считать нашего любопытства, конечно. А любопытство, оно как нож, им можно резать по дереву, а можно и убивать.

Определять начало весны можно разными способами. Самый удобный и самый ненадежный — заглянуть в календарь. Ткнешь пальцем в 21 марта и говоришь: пришла весна. По положению земли относительно солнца в этот день и вправду должно начаться время года, которое мы зовем весной.

Люди, работающие в поле и в лесу, наблюдают не столь явные признаки перехода от зимы к весне: ветви берез и вишневых деревьев отливают шелковистым глянцем. Древесный сок из корневой системы поднимается в кору. Другим признаком предвесенья будто бы являются голоса перелетных птиц, возвращающихся из теплых краев. На родине моего детства провозвестниками весны считались скворцы, наверно, потому, что так они назывались в хрестоматии. В местах, которые я избрал своей родиной, средь лесов и озер в качестве гонцов весны, с большим или меньшим успехом, подвизаются лебеди. Как только воздух согреется, хотя бы на несколько дней, в утренней дымке они проносятся над нашим хутором. Их головы и шеи, словно указательные пальцы с красными налакированными ногтями, вытянуты в сторону озер. Там они опускаются на воду первых промоин, а когда эти «ледовые пасти» закрываются от нового мороза, лебеди все-таки выжидают еще денек-другой. Они ковыляют по льду, ищут хоть скудного пропитания на приозерных лугах. Бывает, что маленький их разум — мы его называем инстинктом — не подводит лебедей, весна и вправду настает.