Яне звонила, но на все предложения встретиться отвечала отказом. Сторонилась людей, дни проводила в бесцельных прогулках, а ночи – на подоконнике своего дешевого гостиничного номера на Черной речке.

Она больше не гнала от себя воспоминаний – напротив, погружалась в них целиком, заново проживая то, от чего когда-то убегала и пряталась.

Самым тяжелым было вспоминать о Женьке. Светлова, вошедшая вдруг в память, никак не хотела оттуда уходить, и все бы ничего, но ее появление тянуло за собой новые и новые волны мыслей и чувств, далеко не каждое из которых было приятным и радостным.

В тот месяц они уже давно жили с Женькой семьей. Леке нравилось засыпать и просыпаться вместе, нравилось читать одну книгу на двоих и ходить в магазин за продуктами. И все же что-то тянуло и томило ее, она не могла признаться себе в этом, но, кажется, просто начинала скучать. Все было таким размеренным, спокойным, уютным и… ужасно скучным.

Одинаковые дни, одинаковые ночи. Когда на пороге их квартиры появилась Юля – это было неожиданно и волнующе. Лека смешалась, скомкано поздоровалась, и сбежала вглубь квартиры, прекрасно понимая, от чего так бьется сердце и боясь этого.

Позже, вечером, они со Светловой вдвоем сидели в подъезде на холодных ступеньках, курили и разговаривали, избегая коснуться даже локтями.

– Как ты живешь? – Спросила Юля, и у Леки мурашки побежали от затылка к бедрам.

– А ты?

Юля достала еще одну сигарету, и жестом попросила прикурить. Лека щелкнула зажигалкой, и, замерев, смотрела, как Светлова ковшиком накрывает ее ладони, защищая огонек от ветра, которого здесь не было, да и быть не могло.

Она прикуривала на несколько секунд дольше обычного, так что кончик сигареты уже начал гореть, потом отстранилась, втянула дым и выпустила его тонкой струйкой между приоткрытых губ.

– Сходим куда-нибудь? – Предложила тихим голосом.

– Куда? – Лека прикурила тоже, и тут же закашлялась. Она чувствовала себя неловким угловатым подростком, сидящим рядом с женщиной из собственных эротических фантазий. Ей казалось, что на фоне красивой Светловой она мало того что некрасивая. Так еще и резко поглупела.

А Юля тем временем повернулась к Леке лицом и сказала:

– Ко мне в гости. Кино посмотрим.

Сбывалось то, о чем Лека бредила и мечтала, сбывалось стремительно и ярко, и от этого было немного страшно.

Мелькнула мысль "а как же Женька", но что такое эта мысль по сравнению со сбывающейся мечтой, до которой осталось только дотянуться рукой, и которая сама постучалась в твою дверь.

Потом они шли по Таганрогу, вдвоем, и Светлова вдруг взяла Леку за руку – сама взяла, и не убрала руку до самого подъезда, и гладила ладонь, и перебирала пальцы.

И дул легкий ветер, и играла с ногами пыль на асфальте, и в ушах звучала музыка, а запах духов так опьянял, что остатки разума покинули Лекину голову, и больше уже не возвращались.

Они пили что-то у солнечных часов – кажется, шампанское, и целовались, и не хотели размыкать объятий. И губы Светловой были такими сладкими и нежными, как может быть сладкой и нежной только несбывшаяся и чудом вернувшаяся к тебе мечта.

А поздно вечером, ввалившись домой, вдруг засмущались и неловко топтались на пороге комнаты, пока Лека не поняла, что все изменилось – теперь главная она, и от нее зависит, что будет дальше, и будет ли вообще.

Ощущение могущества и силы опьянило ее сильнее шампанского, по телу затанцевали огоньки страсти и счастья. Она помедлила, прежде чем поцеловать Юлю, и долго смотрела на нее пристальным и проникающим взглядом.

В этом взгляде было все – ожидание, воспоминания о былом, предвкушение и обещание того, что уже скоро, очень скоро случится здесь, в этой комнате, на этой кровати, а может и не только на кровати, а где угодно, как угодно, но – без сомнения – долго и страстно.

Она раздевала Юлю медленно, нежно, целуя живот, грудь, бедра. Гладила, щекоча пальцами, и шептала ласковые слова. Ее тело оказалось точно таким, как мечталось – гладким, теплым, с чудесными впадинками и изгибами, со следами от загара и маленькими родинками.

И был секс, в котором Лека вела, а Юля отдавала себя целиком – постанывая, изгибаясь и двигаясь навстречу умелым рукам. Она обнимала Леку за шею, горячо дышала ей в ухо, и шепотом – тихим-тихим – просила еще. Она пыталась брать инициативу в свои руки, но не сопротивлялась, когда Лека не отдавала, прижимая ее руки к постели и нависая сверху.

Кончая, она отворачивалась и сжимала губы в тонкую полоску, не издавая ни звука, а потом прижималась к Леке – горячая, мокрая, и отдыхала на ее плече, успокаиваясь и предвкушая продолжение.