Но настал день, когда от чувства вины и неправильности происходящего оказалось невозможно больше прятаться. И Лека сбежала снова.

Решила строить свою жизнь, отдельную, и вся отдалась этому строительству. Вот только гуляя с кем-нибудь, все чаще выбирала маршрут, проходящий мимо Жениного дома, и все чаще останавливалась покурить или просто просила: "давай посидим немного, посмотрим".

– Не раз и не два я думала о том, чтобы вернуться, но страх потерять свободу был сильнее. Мне все казалось, что она в этом и есть – жить как хочешь, спать с кем хочешь, не быть привязанной ни к кому и ни к чему. Наверное, я просто уже тогда чувствовала, что Женя – это навсегда, и сопротивлялась этому как могла.

Лека сама не заметила, как дошла до старой Голландии. По щекам ее текли слезы, и остывали ледяными комочками. Столько лет прошло… Столько чертовых лет. А она по-прежнему не понимает, куда идет и чего, черт побери, хочет.

Живот скручивало в узел. Она понимала теперь, ЧТО натворила тогда, и от этого понимания хотелось умереть.

– Какая же я тварь, – сказала Лека, глядя на голые деревья острова и железные трубы, – что же я натворила…

Она не помнила, как добралась до гостиницы, как вошла внутрь. Опомнилась только, обнаружив себя сидящей на полу с сигаретой в руках и плачущей навзрыд.

Она пришла утром, стоило Леке открыть глаза и сделать глубокий вдох. Рывком поднялась из груди к глазам и затопила собой все. Та секунда, маленькое мгновение между сном и явью, в которое она не успела вспомнить, не успела почувствовать и осознать, на многие дни осталось для нее единственным якорем, удерживающим ее в этом мире.

Пачка сигарет на столе оказалась пустой, зато стакан – полным. Лека вынула из него самый длинный окурок и закурила, втягивая в себя горький дым. Желудок отозвался горькой болью и резью, но Лека была этому рада – боль была искуплением, наказанием, хоть и недостаточным.

Она села на пол, спиной к батарее, и закрыла глаза.

– Какое же ты, оказывается, дерьмо, Савина.

Вот теперь она с непоколебимой ясностью поняла, о чем говорила Ксюха. Нет более жестого обвинителя, чем ты сам, когда осмеливаешься посмотреть на свою жизнь широко раскрытыми глазами.

Можно обмануть кого угодно, но начав говорить правду себе – уже не остановишься, и не вернешь время назад.

– Что было потом? – Сама себя спросила Лека. – Потом я дошла до ручки. Очередная девушка оказалась очень похожей на Женьку, и я сдалась. Пошла к ней и попросила вернуться. Несла какой-то бред, уговаривала, обещала, но она отказалась. Моя маленькая Женька оказалась сильнее меня в сто раз и честнее в триста. И тогда я сделала еще одну ошибку.

Это было снова побегом. Тогда она этого не понимала, а теперь понимала точно. Побег от одиночества, которого, как оказалось, она боялась больше всего на свете.

И она пришла к Светловой, и принесла ей цветы, и говорила ей те же слова, что и Жене днем раньше. Разница была только в том, что Юля согласилась.

И они снова начали встречаться. Лека ждала момента, когда об этом узнает Женя, со смесью предсказания и страха. Но ничего не произошло. Женя тепло поздравила их, и только. Зато в глазах Шурика Лека ясно увидела облегчение.

Чертов ублюдок! Как она ненавидела его тогда…

Они часто стали гулять втроем – они с Юлей и Женя со своим ублюдком. Устраивали вечеринки, ездили на шашлыки. Лека с мстительным удовольствием рассказывала, как они с Юлей живут, как собираются покупать квартиру, как сделали ремонт. Но Женя не реагировала. Вернее, она улыбалась, кивала, радовалась, но это было совсем не то, чего хотелось Леке. И ей снова стало скучно.

Как-то ночью они с Толиком здорово напились. Он поругался с Кристиной и жаждал реванша, а Леке просто хотелось уйти куда-то из дома от надоевшей Светловой. И они отправились в один бар, потом в другой, потом в третий. Ближе к утру познакомились с парнем-татуировщиком, и Лека немедленно захотела себе наколку. Когда встал вопрос, что набивать, думала недолго. И с этого дня расцвела на ее плече птица, держащая в руках имя той, кого так и не удалось выкинуть из сердца.

С Юлей расстались тем же утром. До сих пор в ушах Леки стоял ее полный отчаяния крик и залитое слезами лицо. А перевезя вещи, она отправилась к Жене.

– Думала, она обрадуется. Чертова дура. Совсем не понимала тогда, что она просто не умеет радоваться чужой беде. Как она смотрела на меня… Я знала, что любит. Видела это. И все же она отказалась…

Они попытались дружить. Но невозможно было находиться рядом, и не иметь возможности прикоснуться, поцеловать. Леку тянуло к ней как магнитом, и однажды игры в дружбу кончились.

Снова был секс, и будто в бреду, снова и снова, повторяла Лека, что не любит, не любит, не любит, зная, что это не так и боясь признаться в этом самой себе.

– Как же звали эту девочку? – вспоминала Лека, выползлая из гостиницы в сторону ларька с сигаретам, корчась от рези в животе и поминутно останавливаясь передохнуть. – Яна, кажется. Я даже не была влюблена в нее, просто снова искала повод сбежать и нашла.

Женька отнеслась понимающе. Поддерживала, успокаивала, советовала. А Лека соблазняла Яну и понять не могла, зачем. Соблазнила – и бросила. И снова пошла к Женьке.