– Скажи больше – извращенно-сексуальной! – Дернула подбородком Женя.

– А кто решает, что извращенно, а что нет?! Ты? Возомнила себя цензором? Так давай, расскажи мне, что есть норма и где она в нашем мире!

– И расскажу! Норма – не изменять, норма – быть честной.

– Это твоя норма! – Марина почти визжала, от её криков звенели на столике чашки и грозились обрушиться вниз. – А моя – другая! В моей, если ты не можешь дать мне то, что мне надо, я буду искать это в другом месте!

– А ты меня спросила? Ты попросила меня дать это? Ты дала мне шанс дать тебе то, что тебе было надо? Или сама за меня решила, что я не могу этого сделать, и отправилась искать это дальше?

– Да я любила тебя, идиотку! И больше всего на свете боялась причинить тебе боль!

Женя открыла рот, чтобы закричать в ответ, и захлебнулась собственным криком. Сердце её рванулось вверх, к горлу, потом дернуло вниз и растеклось горечью по жилам. Любила? Как это – любила?

– Ты что, серьезно? – Хрипло спросила она, проглатывая рвущиеся наружу совсем другие слова. – Любила?

Марина отвернулась. Она вся дрожала, даже лицо судорожно подергивалось в некрасивых гримасах.

– Любила, – глухо сказала, – можешь не верить, но правда любила. И тогда мне казалось, что таким образом я тебя берегу. Кто ж знал, что вначале Олег выступит с инициативой и полезет открывать тебе глаза, а потом случайный мальчик из клуба окажется твоим другом. Я не хотела, чтобы ты знала, Жень. Правда – не хотела.

Женька стояла молча. По щекам её катились дорожки слез, и эти дорожки прожигали, растворяли кожу, заставляли её гореть огнем и болью. Так значит… берегла?

– А Олеся? – Сказала вдруг она резко и яростно. – Она в чем была виновата? В том, что ты не смогла меня… сберечь?

– Нет, – Марина обернулась, и Женя увидела, что она тоже плачет, – Она ни в чем не была виновата. Я хотела тебя вернуть назад, Жень. Я не думала, что всё выйдет вот так. Я просто хотела, чтобы ты вернулась ко мне. Ты не представляешь, как горько и больно мне было, когда я узнала о её смерти… И когда ты обвинила в этом меня. Я… Я не хотела… Не хотела…

Она рыдала, и от этого лицо её сделалось совсем некрасивым – опухшим, в потеках слез, в размазанных полосках туши. И то, что она не сделала ни единого движения, чтобы вытереть эти потеки, вдруг заставило Женю поверить.

А ведь она и правда… не хотела.

И тогда Женя сделала шаг, ухватила Марину за плечи и изо всех сил прижала её к себе. Они стояли прямо посреди купе, обнявшись, вжавшись друг в друга, и плакали – по потерянной любви, по потерянному другу, по потерянному времени. По тому, чего уже никогда не вернешь. И никогда не заслужишь обратно.

Жизнь постепенно налаживалась. Нет, Лиза не вернулась домой – она продолжала жить у Жени, но и прятаться от Инны на работе перестала. Правда, теперь она с деланым равнодушием проходила мимо, но хотя бы не убегала, сломя голову.

Даша быстро выздоровела, и потребовала, чтобы ее забрали домой. Инна с Лешей долго спорили, стоит ли это делать – отсутствие дома мамы безусловно вызвало бы вопросы, а ответов на эти вопросы взять было неоткуда.

– Мы должны сказать ей правду, – спокойно говорила Инна.

– Какую правду? – Горячился Леша. – Что ее мать – кукушка, которой она вдруг перестала быть интересна? Которая отправилась искать себе приключения на… одно интересное место?

– Нет. Что маме захотелось отдохнуть и побыть одной.

В ответ на это Леша нецензурно выразился про то, что он думает о мамах, желающих отдохнуть и побыть в одиночестве, и спор пришлось прекратить.

Инна съездила на дачу и уговорила Дашу остаться с дедушкой и бабушкой еще неделю, но она хорошо понимала, что по прошествии этой недели так или иначе придется что-то решать.

Сложно было и с Лекой, которая ужасно скучала по маме и почему-то вдруг ни с того ни с сего возненавидела сестру: стоило Даше приблизиться, как она начинала истошно вопить и бить ногами об пол. Успокоить ее мог только Леша – чем он и занимался, взяв на работе отпуск и целые дни проводя с дочками.

– Иногда мне кажется, что еще чуть-чуть – и у меня поедет башня, – жаловался он Инне, сидя с ней вечерами под кустом смородины и судорожными глотками попивая коньяк, – такое ощущение, что они обе мстят мне за поведение их мам. Странно, да? Такие разные, и так одинаково поступили.

– Женька хоть звонит по сто раз на дню, – возражала сидящая рядом на расстеленном пледе Инна, – а Лиза про Дашку даже не спрашивает.

Леша темнел лицом, и переводил тему. Говорить о бывшей жене не хотелось. Хотелось наслаждаться тишиной дачного участка, запахом свежего воздуха и смородиновых листьев, и близостью Инны – такой домашней и уютной в белых бриджах и светло-зеленой маечке на бретельках. Видно было, что ей все еще больно, но весь ее вид – такой спокойный, уверенный, успокаивал и придавал сил. Она сидела ровно, с прямой спиной, задумчиво молчала и иногда сдувала со лба упавшую прядку волос.