— Дорогая моя, надеюсь, я не такой уж бесчувственный, чтобы предположить, что могу, возвратившись домой через пять месяцев, в течение которых вы вынуждены были терпеть Бог знает какие сплетни, ожидать, что вы тут же броситесь ко мне в постель, не задав ни одного вопроса, не высказав ни одного упрека, и не потребовав никаких объяснений.

Он возвращал мне крупицы чувства собственного достоинства, позволяя вновь обрести самоуважение. Я боролась с чувством благодарности к нему, но потерпела поражение. Он говорил то, что мне хотелось слышать, и говорил это с тем очарованием, которое покоряло более сильных, более уязвленных женщин, чем я. Я позволила себе одну последнюю мысль: как он умен! А потом мое негодование превратилось в восхищение, а раздражение в приятное изумление его изобретательностью. Теперь я чувствовала себя совершенно оправившейся от своих тревог, достаточно сильной, чтобы утвердиться в чувстве собственного достоинства, которое он мне возвращал, и вновь обрести самоуважение. Когда я повернулась к нему с широко раскрытыми глазами, он проговорил, с той искренностью, которую я так любила:

— Спрашивайте все, что хотите, скажите все, что пожелаете. В конце концов, после этих долгих месяцев вы имеете, по меньшей мере, право на свободу слова.

Все, чего я хотела, было признание им моего права на гнев, и теперь, когда я его получила, меня мало интересовали рутинные вопросы. Однако поскольку мое вновь обретенное достоинство явно не позволяло мне оставить его безнаказанным, я не нашла ничего лучшего, как прибегнуть к роли следователя.

— Почему вы перестали писать в августе, после отъезда в Норфолк? — наконец проговорила я.

— Потому что мне было стыдно, — ответил Пол без малейшего колебания. — Неужели вы думаете, что я не почувствовал себя виноватым, позволив себе долгий отпуск в Европе, когда должен был вернуться в Америку и приехать к вам в Бар Харбор?

Я все работала своей головной щеткой.

— И что же в конце концов заставило вас вернуться?

Менее честный человек ответил бы: «Вы!» Однако Пол сказал:

— Я вернулся бы в любом случае, как вы знаете, но окончательное решение пришло, когда я узнал, что этого требовало состояние дел в Нью-Йорке. По той же причине мне пришлось провести сегодня весь вечер не с вами. Было дело, потребовавшее моего немедленного вмешательства.

— Полагаю, что я догадывалась об этом, когда Стив настоял на том, чтобы поехать вместе со мной встречать вас.

Я снова провела щеткой по волосам.

— Дальше, — проговорил Пол.

Я не знала, что говорить. Было невозможно спрашивать его о том, почему он задержался так надолго в Англии. Его одержимость Европой лучше было не обсуждать, поскольку я не могла ее понять, а он был неспособен дать мне разумного объяснения. В поисках нейтральной темы я с облегчением вспомнила о Дайане Слейд.

— Эта девушка... — проговорила я, — девушка, с которой вы там встретились. С нею все кончено?

— Разумеется.

Это был ответ, которого я ожидала, и я поняла, что он говорил правду. Я заполнила чем-то еще несколько секунд, но почувствовала, что устала от своей роли следователя, и уже была готова сказать ему, что у меня нет больше вопросов, когда он неожиданно проговорил:

— Я привязался к ней за то, что в ней для меня воплощалось. Вы же знаете, каким сентиментальным глупцом я становлюсь, когда речь заходит о Европе.

Я долго смотрела на Пола и наконец услышала собственный голос:

— В ней воплощалась для вас Европа?

Он понял свою ошибку. Я никогда раньше не видела, чтобы Пол так промахнулся. Я почти бесстрастно наблюдала, как он мобилизовывал всю мощь своей индивидуальности, чтобы исправить оплошность.

— О, — Пол пожал плечами, улыбнулся и слегка развел руками. — Простите мне неудачный выбор слов, но день действительно был тяжелый. Я имел в виду, что мир, в котором она жила, был для меня необычайно притягательным. У нее был старинный дом, с залом под потолком, покоившимся на балках и являвшим собой превосходный образец средневековой архитектуры... впрочем, не буду утомлять вас деталями. Мне бы хотелось когда-нибудь побывать там снова, но сомневаюсь, что это случится. Действительно, я не уверен, что когда-нибудь вернусь в Европу. У меня слишком много дел в Нью-Йорке, а кроме того в Америке много столь привлекательного, чего нет в Европе. — Пол улыбнулся мне. Он погладил мои волосы и скользнул рукой к плечам, но я не прильнула к нему. — Сильвия, я хочу кое-что сказать...

— Да? — снова повернулась я к Полу, и сердце мое забилось сильнее.

Голос его был тихим, он говорил почти шепотом:

— Я был так огорчен в июле... этим вашим выкидышем...

— О, Пол! — я взволнованно встала. Я была разочарована тем, что он не сказал о своей любви ко мне, но в то же время была тронута этим неожиданным упоминанием о ребенке. Секундой позже я укоряла себя, что была дурой, чувствуя себя разочарованной, когда он не говорил мне правду, которую просто не мог выразить словами. Я говорила себе, что должна быть благодарна за то, что он не рассердился за мою третью попытку дать ему ребенка, которого по его словам он не хотел.

— Я подозревал, что вы думали, — мне это безразлично. Но я очень переживал за вас. Простите, что я ограничился лишь тем холодным, пустым письмом... — Пол также поднялся со стула, и, поняв, что его печаль была искренней, я без колебаний шагнула в его объятия. Мы целовались. Он крепко прижал меня к себе, и я наконец услышала его слова:

— Вы, как никакая другая женщина, заслуживаете права иметь ребенка. Нет справедливости в этом мире, не так ли? Никакой справедливости.

Хотя предмет разговора был достаточно грустным, я вопреки всякой логике чувствовала себя счастливой от того, что мы были так близки друг к другу.