Управляющий ободряюще улыбнулся ребенку.

– Доставай следующую бумажку. За эту работу ты получишь сладости.

Она сказала грустно:

– Мне сладкое мама не разрешает…

– А мы разрешим, – заверил управляющий. – Видишь, весь зал за то, чтобы тебе дать сладостей!

В зале довольно заревели, затопали, послышались голоса:

– Обещаем!

– У ребенка счастливая рука!

– Дети невинны!

– Она же ангел.

– Я ей сам конфет куплю!

Осчастливленная девочка снова запустила тонкую ручку в таз. Управляющий взял из ее пальчиков бумажку, развернул и прочел:

– Либих Юстус!

В одном из уголков зала началась веселая суматоха, кого-то там хлопали по плечам и спине, то ли поздравляли, то ли жалели, что идет в самом начале.

Тангейзер наблюдал за жеребьевкой и смутно дивился реакции: примерно половина тех, кто жалеет, что попал в первую десятку, и столько же горюющих, что им выпало выступать в конце.

Доводы у всех одинаково несокрушимые: первые утверждают, что, какие бы яркие песни ни прозвучали в начале, их впечатление сгладится, а то и вовсе забудут, когда придет время петь последним, что и захватят все внимание, но те, кому выпало выступать в конце, утверждали с такой же убежденностью, что первые впечатления самые яркие, и как бы хорошо ни пел кто-то потом, их будут сравнивать с первыми и отсеивать.

Ему самому выпало выступать в последней пятерке, но, что важнее, Вольфрам и Готфрид идут впереди, он решил, что ему повезло: увидит их выступления и успеет скорректировать свое.

У него приготовлены две песни «Песнь о доблести» и «Гимн прекрасной даме», он так и не решил, какая из них подойдет больше. На состязаниях такого ранга нужно смотреть, именно что подойдет именно этой публике и судьям, а не что понравится вообще.

Слуга поднес на особом церемониальном подносе корону ландграфа и золотые цепи с драгоценными камнями. Ландграф в торжественном молчании присутствующих рыцарей взял ее обеими руками и водрузил на голову.

На подносе оставались цепи, сенешаль указал на тонкую с топазами, красиво обрамленными золотом, но ландграф покачал головой.

– Это событие, – произнес он раздумчиво, – и мы отнесемся к нему со всем уважением.

Сенешаль поклонился, не смея перечить, а ландграф взял широкую золотую цепь с крупными рубинами, передал другому слуге, и тот почтительно надел ему на шею, поправил на груди, чтобы головной кулон смотрелся выигрышно даже на изящном красном жилете с золотым шитьем.

Вольфрам не находил себе места, хотя Тангейзер пока что не видел ему достойных соперников. В первый же день, когда он исполнил свои последние песни Тангейзеру, тот поразился, насколько тот далеко продвинулся. Хотя, конечно, восемнадцать лет и двадцать шесть – немалый срок, чтобы развить свой талант, но сколько тех, что не только не развивают, но и гасят в душах тот слабый огонек, что загорелся в молодости?

В первый день турнира он отметил только двоих, оба хороши, но все-таки ничего нового, только перепев старых идей и аранжировка мелодий, добросовестные такие ремесленники, для победы на турнире такого уровня этого маловато…

Второй день выявил еще троих, один буквально покорил публику и судей виртуозной игрой и оригинальной трактовкой песни о Парцифале, который первым из рыцарей Круглого стола увидел Святой Грааль. Ему бешено хлопали, кричали в восторге и пророчили полную победу в состязаниях.

Вольфрам слушал с таким напряжением, что весь мир для него, как понял Тангейзер, исчез. Сейчас с него можно снять сапоги, пояс и вообще раздеть, даже не заметит, будучи весь там, на сцене.

– Не трясись, – шепнул ему Тангейзер, – я слушал тебя. Уверяю, ты намного лучше.

Вольфрам прошептал затравленно:

– Это ты говоришь, чтобы подбодрить меня.

– Ничего подобного.

– Тогда зачем?

– Потому что это правда, – сказал Тангейзер. – Ты самый сильный.

«Кроме меня», – добавил мысленно. Вообще-то паскудно чувствовать себя свиньей, прекрасно понимая, что надеешься покорить публику и судей именно своей песней и получить все первые призы, в том числе и самый желанный – руку Елизаветы.

Да, Вольфрам будет убит поражением, но Елизавете с ним вскоре стало бы невесело, он слишком светел и безукоризнен, а для жизни нужно быть не только прекраснодушным рыцарем, но и немножко… а то и множко, человеком, который зрит мир таким, каков он есть, а не тот, каким хотят видеть.

Что касается ландграфа, он если и будет недовольным, то недолго. Для него важнее, чтобы счастлива была Елизавета, а это он, Тангейзер, сумеет.

Для ландграфа особой разницы между Вольфрамом и Тангейзером не будет, оба не только одного возраста благородные рыцари из приличных семей, но и равного достатка.

Под приветственные возгласы, аплодисменты и веселые вопли толпы они пошли в левый корпус, где приготовлен зал и арена для состязающихся, в то время как в главном здании в большом зале сейчас идут последние приготовления для грандиозного пира.

Ландграф, красивый и мужественный, идет впереди, с ним его верные рыцари из лучших семей Тюрингии, все статные, широкие в плечах и гордые видом, настоящее олицетворение всесокрущающей германской мощи, все осознают свою силу и достоинство, народ неистовствует, вопит ликующе, аплодисменты гремят со всех сторон, а когда подошли к распахнутым воротам здания, звонко пропели трубы.