– Ого!.. Вы замужем?

– Да.

– А на вид вы совсем ребенок.

Она покачала головой.

– Я не ребенок. Меня выдали замуж в двенадцать лет, сейчас мне уже шестнадцать, скоро будет семнадцать.

– Ого, – повторил он ошарашенно, – никак не привыкну к местным реалиям. Вы здесь… работаете? Или в гостях?

Она чуть помедлила с ответом.

– Я… подрабатываю.

– Как?

Она подняла свое детское личико и серьезно посмотрела ему в глаза.

– Высматриваю богатых гостей. Если кому-то нужно утолить жар в чреслах…

Он застыл на долгое мгновение, она отвернулась и начала смотреть с балкона в сторону ворот, где створки распахнулись перед тяжело нагруженной повозкой.

Сердце бьется все так же часто, только теперь пришла и волна той чувственности, которая минуту назад казалась чудовищной, оскорбительной и неуместной.

– Мне тоже нужно погасить этот жар, – сказал он хриплым голосом.

Она произнесла, не поворачиваясь в его сторону:

– Две серебряные монеты.

В их комнате уже похрапывает Константин, Тангейзер заколебался, и хотя женщину, судя по ее виду, вовсе не смущает присутствие второго крестоносца, однако он спросил стесненно:

– Может быть… заказать другую комнату?

Она посмотрела на Константина, перевела взгляд на Тангейзера и сказала со смешком:

– Побереги денежки.

И все же он, расположившись с нею на соседнем с Константином ложе, старался держаться как можно тише, все-таки это таинство, церковь запрещает совершать его при горящей свече, а только в темноте.

Впрочем, эта таинственность и скрытность еще больше разжигала желание. Было в этом что-то изысканно-порочное, и он с наслаждением и страстью погружался в мир новых ощущений жгучего Востока, таких же острых и необычных, как и сдобренная сарацинскими специями еда, от которой горят рот, глотка и все внутренности…

Через окно в комнату начал проникать слабый рассвет, затем светлый квадрат на стене начал розоветь. Тангейзер разомкнул объятия и с блаженным вздохом откинулся на спину.

– Если и есть на свете счастье, – сказал он тихонько, – то оно здесь… Вблизи Камня Мориа, центра мира, где сейчас пребываю я, довольный и радостный…

Она шевельнулась рядом, он видел блестящие в полутьме ее живые глаза.

– Это наш Камень, – шепнула она. – С него Аллах начал создавать мир.

Тангейзер сказал чуточку хвастливо:

– Я слышал, Мухаммад с него начал путешествие на небо?

– Мухаммад ехал, – сказала она, – из Медины в Иерусалим на своей быстрой верблюдице Молнии. И когда он остановился отдохнуть и разложил коврик, нечаянно опрокинув кувшин с водой, перед ним и открылся Путь… Он встал стопой на Камень Мориа, что вскрикнул от радости, но пророк строго велел ему молчать, а сам достиг небес, где Аллах принял его и дал подробные наставления о праведной жизни, а когда пророк вернулся, вода еще продолжала выливаться из опрокинутого кувшина…

– Ты прелесть, – прошептал он. – Ты всегда готова к любым услугам, можешь даже просветить глупого франка…

Она хихикнула и шепнула в ответ:

– Ты недоволен?.. Женщина всегда должна уметь заполнить паузу щебетанием…

Константин всхрюкнул во сне, повернулся на спину и забросил руки за голову. Тангейзеру показалось, что старший товарищ еще в полудреме, собирался уже как-то прервать свое сладостное состояние, как вдруг Константин рывком поднялся, взглянул на них расширенными глазами, в которых ни следа от сна.

– А-а-а, вы здесь… Доброе утро!

Тангейзер не нашелся, что ответить, но женщина ответила вежливо:

– Утро доброе… Как спалось?

– Прекрасно, – заверил Константин, – но снилось что-то уж очень греховное… С чего бы?

Он поднялся, церковь запрещает спать обнаженными даже в жару, и у Константина обнажен только торс, могучий, в сухих, но толстых мышцах, на боку косой шрам от сарацинской сабли.

Бросив на застывшего и донельзя смущенного Тангейзера косой взгляд, он рывком набросил на себя рубашку, натянул сапоги и сказал деловито:

– Пойду закажу завтрак, а ты давай собирайся.

Когда за ним захлопнулась дверь, Тангейзер поспешно вскочил, сарацинка поднялась с той стороны ложа, нагая и грациозная, в глазах смех и удивление стыдливостью франка.

– Все равно неловко, – пробормотал он. – Мы франки, у нас все по-другому.

– У всех свои запреты, – ответила она легко. – Вам запрещено предаваться наслаждениям в постели, нам запрещено пить вино…

– Не такие уж мы и разные, – сказал он. – Все, я побежал!