Воздух казался ему накаленным, и когда она свернула к этому гроту, он понял, что дальше идти не придется. Она остановилась у самого края воды, небрежным движением сбросила прикрывающую грудь тонкую ткань, затем там же на камнях оставила ту часть, что прикрывает бедра, и, оставшись в чем мать родила, подошла к воде.

Он смотрел и не мог насмотреться на ее сильное крепкое тело, белое и нежное, но без той беззащитности, какую он привык видеть у здешних женщин, заглядывающих ему в глаза и вопрошающих, что господин пожелает и как пожелает.

Даже зад, похожий на половинки огромных круто сваренных и очищенных от скорлупы яиц, не подрагивает на ходу, эти вздутости тугие и цельные, и все тело сильное и крепкое, хотя чувствуется в нем хищная гибкость.

Он с волнением наблюдал, как она вошла в воду по щиколотки, остановилась, приподняв плечи, он догадался, что вода холодная, затем решилась и вбежала в этот естественный бассейн, подав грудь вперед и откидывая плечи. Вода взлетела серебряными струями, а она присела, окунувшись по самый подбородок, затем легла на воду и поплыла красиво и мощно, как он и предполагал, не по-жабьи, как те немногие женщины, что каким-то чудом научились плавать, а размашисто и стремительно.

Затем, сделав круг, вернулась, вышла из воды, у него замерло дыхание от ее сильной звериной красоты дикого существа, легла спиной на камни и закрыла глаза.

Он тихонько поднялся, начал приближаться, стараясь не выдавать себя, но под подошвой хрустнул камешек, она тут же повернула голову в его сторону и распахнула глаза, большие и строгие.

Он сказал издали поспешно:

– Не пугайтесь, я просто любовался вами.

Она внимательно осмотрела его с головы до ног, голос ее прозвучал ровно, без интонации:

– Я не пугаюсь.

– Вот и прекрасно, – сказал он с облегчением. – Можно я тут с вами присяду?

Она коротко усмехнулась.

– Можете даже прилечь, если ваши кости вытерпят эти камни.

– Смогут, – заверил он. – Я не комнатный рыцарь, я много воевал, приходилось спать на голой земле, а когда рядом был костер, уже счастье.

Она проговорила, словно не слыша:

– Вы пришли сюда сами по себе… или…

– Нет, – признался он. – Я давно заметил вас.

– Я чем-то отличаюсь?

– Да.

– Чем же?

– Не знаю, – ответил он. – В вас много силы, чувствуется характер. Вы больше амазонка, чем вакханка… Вас как зовут?

– Эльза.

– Эльза, – повторил он. – Это же германское имя!

Она спросила с иронией:

– И как вы догадались?

– Простите, – сказал он, – все-таки это весьма необычно. Откуда среди эллинских… или римских, неважно, вакханок германская женщина?

Она смотрела на него с усмешкой.

– А догадаться трудно?

Он сказал с неловкостью:

– Вы правы, мне теперь такое трудно… Я миннезингер, здесь у меня очень хорошо получаются новые песни, а старые обретают иное звучание, но вот сообразительность что-то у меня просела, как мартовский снег…

– И все-таки?

В ее голосе звучала насмешка, он сказал с трудом:

– Не слишком дико будет предположить, что вас тоже сюда загнала Дикая Охота?

Она покачала головой.

– Нет, но близко, близко.

– А что еще может, – спросил он в недоверии, – кроме этого ужаса?

– Может, может, – заверила она.

Он всмотрелся в нее внимательно.

– Неужто вы пришли сами?

– А вот представьте себе, – ответила она. – Была несчастная любовь, в мои четырнадцать лет меня хотели выдать за богатого старика, и я решила, что лучше погибну, чем позволю сотворить с собой такое…

– И прибежали сюда?

– Как видите.

Он покрутил головой.

– Я думал, я такой один сюда попал…

– Сюда легко прийти, – ответила она, – выйти невозможно.

Он ощутил холодок по всему телу, такая мысль как-то вообще не приходила в голову, спросил настороженно:

– Не выпускают?

Она покачала головой.

– Почему?

– Но…

– Нет-нет, – пояснила она, – никто не уходит. Там холодный и голодный мир, даже королей настигают болезни и смерть. А здесь вечное лето, всегда тепло и ясно. О еде, питье и прочем думать не приходится – все всегда есть, можно веселиться и жить беспечно, как нам всегда хотелось по ту сторону врат этой горы…