Очнулся он от холода. Солнце скрылось за лесом, наступала ночь. Васселей схватил револьвер, осмотрел рюкзак. Его дорожные припасы: карта, пакет — все на месте. Все было опять при нем, как и утром. А может быть, ему только приснился дурной сон? Может, ничего и не было? Ох, если бы это был сон. Но на лезвии ножа осталась засохшая кровь.

Васселей поднялся и побрел вперед. Он даже забыл поесть. Он шел и шел, не думая, куда идет. Здесь, в глухой чаще, не было никаких дорог, но Васселей был словно на перепутье. Три дороги лежали перед ним. Какую из них выбрать? Пойти ли на восток, в Тунгуду, или на север, домой. А может, повернуть обратно на запад, в Финляндию?..

Солнце светило сзади, и впереди Васселея шла длинная черная тень. Он хотел идти быстрей, а тень все время опережала его. Лучше всего было вернуться обратно, но возвращаться в Финляндию через Реболы он тоже не мог, для него граница теперь была на замке. Но куда-то надо было направиться…

Васселей сел под большим кустом можжевельника и достал карту. Деревень в этих местах было мало, и разделяли их многие десятки километров бездорожья. Таккинен подробно перечислил, сколько в какой деревне красноармейцев и милиции. Взгляд Васселея остановился на деревне Юнтуойоки. Деревня лежит в стороне от дороги; по словам Таккинена, красноармейцев там не должно быть. Может быть, направиться туда, посмотреть, что и как там, а затем уже решать, куда податься…

…До деревни оставалось верст десять, как вдруг Васселей уловил в лесу запах дыма. Укрываясь за деревьями, он спускался по отлогой горе. Впереди была болотистая, заросшая густым ельником низина. Посередине зарослей подобно островку скрывалось небольшое сухое возвышение, где росли огромные вековые ели. Дым шел с этого островка. Вскоре Васселей увидел крышу низкой замшелой избушки. Перед избушкой сидел мужичонка в рваном пиджаке и что-то строгал ножом.

Васселей долго наблюдал за мужичонкой. Убедившись, что тот один, он стал осторожно приближаться к избушке. Под его ногой ни один сучок не хрустнул, но сидевший перед избушкой мужичонка вдруг насторожился, потом метнулся в чащу.

— Стой! Стрелять буду!

Человек остановился, поколебался и не спеша вернулся на свое место.

Васселей подошел, сел на пень и закурил.

— Чего же не стреляешь? — спросил человек.

— Зачем же мне стрелять, коли ты вернулся? Оружие у тебя есть?

— Сейчас будет. Видишь, делаю. — Человек показал валек для белья, который он выстругивал. — Этой штукой как треснешь — и…

— И дух вон, — согласился Васселей. — Штука-то неплохая. Только где ты найдешь дурака, чтобы лоб свой подставил? Что ты туг делаешь?

— Разве не видишь? Советская власть говорит, что кто не работает, тот не ест. Вот я и работаю.

— А ты какого роду-племени?

Человек взглянул на бок Васселея, где под пиджаком оттопыривался револьвер, помолчал и сказал:

— Я тебя не спрашиваю, кто ты такой. Хочешь — сиди, хочешь — топай дальше.

— Уж больно ты любезен! — засмеялся Васселей. — На, закури.

Мужичонка недоверчиво посмотрел на протянутый кисет. Потом взял его и стал жадно сворачивать самокрутку.

— Ты из Юнтуойоки? — спросил Васселей. — Как у вас там народ живет?

Закурив, собеседник Васселея стал чуть поразговорчивее.

— Живет. Здорово живет. До того здорово, что ежели еще лучше будет жить, то можно будет крест на всей деревне поставить.

— А ты чего же здесь в лесу скрываешься?

— Проветриться пришел. Прогуляться решил, чтобы лишний жирок не завязался.

Мрачная горечь сквозила в каждом слове этого человека. Худой, обросший, лицо в глубоких морщинках. Губы вздрагивают; видно, мнется — открыться ему перед чужим человеком или промолчать. Васселею стало жаль своего собеседника.

— Давай перекусим, — предложил он и отрезал своему собеседнику ломоть хлеба и кусок копченого мяса.

Тот взял хлеб и мясо, стал жадно есть, но тут же, спохватившись, разломил хлеб на две части и кусок побольше спрятал за пазухой.

— Дочурке снесу.

— Может, вместе пойдем в деревню? — спросил Васселей, когда его собеседник съел свой хлеб.

— Мне туда путь заказан, — буркнул тот. — А тебе тем более.

— Почему?

Мужичонка оглядел Васселея, словно взвешивая, стоит ли ему доверять.

— Дай-ка еще закурить, — сказал он наконец. Затянувшись, он помолчал и начал: — За курево и за хлеб спасибо, а вот что народ насчет вас говорит и что я сам о вас думаю, скрывать не буду. Я ведь вижу, что ты за птица. Ведь ты из тех, что народ мутят да на нехорошую дорогу направляют. Какого беса вы тут ходите и бродите, чего вам от нас надо? Почему вы людям не даете жить в мире, а?

— Ты нас не трожь, — нахмурился Васселей.

— Мне-то что? — Мужичонка сердито затянулся. — Я и сам запутался. Так запутался, хоть в петлю лезь…