– Итак, его убил случайный попутчик, – сказал Куинн. – При каких обстоятельствах?

– Деталей я сейчас не помню, но, если хотите, могу дать общую картину.

– Хочу.

– Это случилось около пяти с половиной лет назад в середине февраля. Всю зиму дождь лил как из ведра – я каждый день печатал, сколько выпало осадков, у кого дом затопило, у кого участок. Речка Гремучая – она течет милях в трех к востоку от города – разлилась как никогда. Каждое лето она мелеет до дна, так что сейчас, например, трудно себе представить, как она тогда вздулась. Короче говоря, машина О'Гормана проломила ограду моста и свалилась в реку. Ее нашли через несколько дней, когда вода спала. На передней дверце болтался лоскут, испачканный кровью. Ее было трудно заметить невооруженным глазом, но в лаборатории быстро определили, что это кровь, и той же группы, что у О'Гормана, а лоскут был от рубашки, которую он, надел, прежде чем уехать в тот вечер из дома.

– А тело?

– Чуть подальше Гремучая сливается с Торсидо, которая питается снегами с гор и полностью оправдывает свое название. Торсидо значит "сердитая, извилистая, буйная" – именно такой она стала в ту зиму. О'Горман был щуплым. Гремучая вполне могла внести его тело в Торсидо, а там оно окончательно сгинуло. Это версия полиции. Но не исключен и такой вариант, что его убили в машине во время борьбы, когда и была порвана рубашка, а потом где-то спрятали. Сам я придерживаюсь того же мнения, что и полиция. Скорее всего О'Горман подобрал какого-нибудь бродягу – не забывайте, что шел ливень, и такой добряк не мог спокойно проехать мимо голосующего на дороге, – бродяга попытался его ограбить, и О'Горман стал сопротивляться. Я думаю, что бродяга этот был нездешний, а потому не знал, что река разлилась ненадолго. Наверное, он думал, что она всегда такая и что машину никогда не найдут.

– Что же случилось с бродягой? – спросил Куинн.

Ронда закурил сигарету и смотрел на спичку, пока та не погасла.

– В том-то и дело, что на этот вопрос ответа нет. Бродяга исчез так же бесследно, как и О'Горман. Шериф объездил потом всю округу и допросил буквально каждого, кого не знал в лицо, но ничего не добился. Мне часто приходится сталкиваться с преступлениями, я в них неплохо разбираюсь и потому берусь утверждать, что это убийство не было преднамеренным. Вот почему в нем так много неясного и его так трудно расследовать.

– Кто решил, что это было непреднамеренное преступление?

– Шериф, коронер [4] и жюри присяжных при коронере. А что? Вы не согласны?

– Я знаю только то, что услышал от вас, – сказал Куинн, – и этот бродяга кажется мне весьма загадочной личностью.

– Понимаю, – кивнул Ронда.

– Если он поранил О'Гормана до крови, то можно предположить, что на его одежде тоже была кровь. Есть тут у вас на отшибе какие-нибудь дома, куда он мог залезть, чтобы переодеться или украсть еду?

– Есть, но туда никто не забирался, люди шерифа это точно выяснили.

– Значит, у нас остается неизвестный бродяга, мокрый до нитки и, скорее всего, с пятнами крови на одежде.

– Дождь мог их смыть.

– Смыть кровь не так-то просто, – заметил Куинн. – Представьте себя на месте убийцы. Что бы вы сделали?

– Пошел бы в город и купил другую одежду.

– Вечером? Магазины уже были закрыты.

– Тогда отправился бы в какой-нибудь мотель.

– В таком виде? Служащий мотеля наверняка вызвал бы полицию.

– Черт! Но что-нибудь он должен был сделать! Может, остановил кого-то еще и уехал. Я знаю только, что он исчез.

– Или она. Или они.

– Хорошо. Он, она, оно, они исчезли.

– Если вообще существовали.

Ронда перегнулся через стол.

– К чему вы клоните?

– Его попутчиком не обязательно был какой-то бродяга. Что, если О'Горман подвозил близкого друга? Или родственника?

– Я же вам сказал, что шериф не нашел ни единого человека, который был бы настроен против О'Гормана.

– Тот, о ком я думаю, и не должен был этого показывать, если он только что убил О'Гормана. Или она.

– Вы все время повторяете "она". Почему?

– Жены, как известно, – сказал Куинн, – часто бывают недовольны своими мужьями.

– Марта к таким не относится. Кроме того, она в тот вечер была дома, с детьми.

– Которые спали.

– Конечно, спали! – раздраженно отозвался Ронда. – Что они должны были, по-вашему, делать в пол-одиннадцатого? Пить пиво и резаться в карты? Ричарду было всего семь лет, Салли – пять.

– А сколько было О'Горману?

– Примерно как вам, лет сорок.

Куинн не стал его поправлять. Он чувствовал себя сорокалетним, и было неудивительно, что он на столько и выглядит.

– Вы не могли бы его описать?

– Голубоглазый, бледный, с вьющимися темными волосами. Среднего роста, приблизительно сто семьдесят сантиметров. Ничего особенного, обыкновенный симпатичный мужчина.

– У вас есть его фотография?

– Да, несколько увеличенных снимков, мне их дала Марта, когда еще надеялась, что он жив, но потерял память. Она долго надеялась, но уж когда перестала – то перестала. Она твердо убеждена, что О'Горман сорвался с моста случайно и что его тело унесла река.