Шрифт:
– Она не хочет его видеть?
– Да нет, вроде бы хочет, ждет его, но когда он уезжает, она долгое время сама не своя. Конечно, она никогда не ведет себя так, как сегодня, – напротив, молчит и полностью уходит в себя. Она молчит так, будто боится, что, начав говорить, скажет слишком много.
– Что, если она заговорила сегодня?
– Может быть. – Миссис Браунинг пристально смотрела на карандаш, который вертела в руке. – У мисс Хейвуд есть еще одна странность, на мой взгляд во всяком случае. Ей почти сорок лет, она отбывает наказание, у нее нет ни мужа, ни семьи, которая ее ждет, она никогда не получит работу, которую привыкла выполнять. Другими словами, ее будущее безрадостно, и сама она твердит, что живет в ожидании смерти. И в то же время она заботится о себе самым тщательным образом. Придерживается диеты – а при той грубой пище, которой здесь кормят, это совсем непросто. Делает каждый день зарядку, полчаса утром и полчаса вечером, и те восемнадцать долларов, которые заключенный имеет право тратить каждый месяц – деньги ей дает брат, – у нее уходят на витамины, а не на сигареты и жвачку. Из этого я делаю вывод, что если мисс Хейвуд ждет смерти, то хочет умереть здоровой.
Глава 12
Куинн переночевал в Сан-Феличе и к следующему полудню вернулся в Чикото. Ни погода, ни город за время его отсутствия лучше не стали. Чикото по-прежнему жарился на солнце, изнывая от благополучия. Город нефти, которому не хватало воды.
Куинн решил остановиться в том же мотеле. Фрисби, сидевший у стойки с ключами, посмотрел на него с некоторым удивлением.
– Это опять вы, мистер Куинн?
– Да.
– Рад, что не держите на нас зла. Я предупредил отца, чтобы он был впредь осторожнее, и того, что случилось на прошлой неделе, больше не повторится.
– Я тоже так думаю.
– Узнали что-нибудь новое об О'Гормане?
– Пока нет.
Фрисби перегнулся через стойку.
– Между нами и не для шерифа, он мой друг. Полиция тогда дело О'Гормана замяла.
– Почему?
– Кому охота выносить сор из избы? Лучше делать вид, что у нас нет подростковой преступности. А она есть, и еще похуже, чем в больших городах. Если хотите знать мое мнение, то случилось вот что: О'Горман ехал на работу, а за ним неслась компания юнцов, решивших немного поразвлечься. Они заставили О'Гормана остановиться и выйти из машины. За год до этого то же самое произошло со мной, но я отделался канавой и двумя сломанными ребрами. Они были совсем мальчишки и не знали, куда себя девать. Местные ребята, особенно с ранчо, уже в десять – одиннадцать лет умеют водить машину, а к шестнадцати знают о ней все, кроме того, как себя вести за рулем. Конечно, мне повезло больше, чем О'Горману. Меня сбросили в канаву, а не в ручей.
– Были какие-нибудь доказательства, что О'Гормана пытались насильно остановить?
– Большая вмятина на левой стороне бампера.
– Неужели шериф ее не заметил?
– Как же! – сказал Фрисби. – Я сам ему показал. Я был там, когда вытаскивали машину, и первым делом посмотрел, нет ли на ней тех же следов, которые остались на моей машине. Вмятина находилась в том же самом месте, что и у меня, и на ней были следы темно-зеленой краски. Не знаю, достаточно ли для экспертизы, но, если приглядеться как следует, ее любой мог увидеть.
По мере рассказа лицо Фрисби все больше и больше краснело и даже как будто увеличивалось в размере, пока не стало походить на ярко-розовый шар, вот-вот готовый лопнуть. Однако под конец шар начал опадать и принял прежнюю окраску.
– Все подтверждало мою теорию, – сказал Фрисби и неожиданно вздохнул, – все, кроме одного.
– Чего именно?
– Показаний Марты О'Горман.
Имя резануло слух Куинна, как скрип тормозов при внезапной остановке.
– А при чем здесь миссис О'Горман?
– Только не подумайте, что я сомневаюсь в ее словах. Она симпатичная молодая женщина и скромная, не то что размалеванные вертихвостки, которых вокруг полно.
– Что миссис О'Горман сказала по поводу вмятины на бампере?
– Что это ее рук дело. Якобы за неделю до того она задела фонарь, когда ставила машину на левой стороне улицы с односторонним движением. Какой фонарь и на какой улице, она не вспомнила, но ей поверили все.
– Кроме вас.
– Мне было странно, что она напрочь это забыла. – Фрисби покосился в окно, будто за ним мог притаиться шериф. – Представьте на минуту, что я был прав и что О'Гормана остановили – но не банда юнцов, а кто-то, кто его ненавидел и желал ему смерти. В таком случае показания Марты О'Горман – отличное прикрытие.
– Кого же она прикрывала? Себя?
– Или, например, друга.
– Вы имеете в виду друга сердца?
– А что, такое редко бывает? – с вызовом спросил Фрисби. – Если она ни в чем не повинна, то я буду только рад. Но что, если она виновна? Подумайте об этой вмятине, мистер Куинн. Почему миссис О'Горман не вспомнила, где ее получила, чтобы можно было проверить?
– Справедливости ради вы должны были сказать, что все фонари в Чикото темно-зеленые.
– Такого же цвета были пятнадцать процентов машин в тот год.
– Откуда вы знаете?
– Подсчитал, – ответил Фрисби. – Я месяц следил, какие машины у нас останавливаются. Из пятисот около семидесяти были темно-зелеными.
– Вы не жалели сил, чтобы укрепить свои сомнения в словах Марты О'Горман.
Круглое, мягкое лицо Фрисби вновь набухло и порозовело.
– Я не пытался никого убедить, что она лжет. Мне хотелось узнать правду. Я даже объездил улицы с односторонним движением и осмотрел фонари.
– Ну и что?
– Они чуть ли не все оказались побитыми. Их ставили слишком близко к бровке тротуаров. Конечно, теперешние машины о них стукаются, они раза в два длиннее прежних.