Д'Артаньян подбодрил его:

– Подумайте о вашем полке.

– Не желаю! Я и так отсидел уже пять месяцев в Бастилии, потому что эти уроды украли соль. Пять месяцев! Но не хочется сообщать имен.

Он вздохнул.

– Там, в Бастилии, не очень-то наделаешь глупостей. У меня их и без того целая коллекция для моего ангела.

И нежная улыбка скользнула по его губам.

– Мой отец будет доволен, когда узнает, что в Риме я состоял в качестве дуэньи при этих двух девушках. Кажется, обе скоро осиротеют. Милые дети… Правда?

– Несомненно.

Бюсси уронил голову на подушку.

– Известно ли вам, кто я такой, дорогой д'Артаньян?

– Доблестный дворянин, который вот-вот уснет.

– Ничего подобного. Я страждущее доказательство существования Господа Бога.

К этим неземным темам добавлялись еще бдения у святой Агнессы-за-оградой. Тем не менее д'Артаньян испытывал удовлетворение, что понемногу возвращается к своей профессии и радовался тем благам, какие давали ему экю его преосвященства.

Вот почему он с легким сердцем заперся в комнате вместе с Пелиссоном де Пелиссаром и двумя бутылками вина.

Бутылки были нужны для того, чтобы Пелиссон де Пелиссар извлек из закоулков своей перегруженной мелочами памяти сентенцию, где блеск жизни сравнивался с блеском преисподней.

XI. ДИПЛОМАТИЧЕСКИЙ РАЗГОВОР

Пелиссон де Пелиссар опрокинул стакан вина, повращал своими большими меланхолическими глазами, прищелкнул языком. Этот звук, по-видимому, взбодрил его, и он перешел к действию.

– А теперь поговорим.

– Поговорим.

Пелиссон нахмурил брови, сложил трубочкой свои влажные алые подвижные, похожие формой на морскую раковину губы и прошептал:

– Кто я такой?

– Человек, которому предстоит кое-что вспомнить. Это замечание сбило, казалось, Пелиссона с толку. Он опрокинул еще стакан. Взгляд приобрел значительность.

– Прежде всего я очень богат.

– Вот как!

– Трюфельные поля в Гаскони, соляные разработки в Шаранте, свинцовые копи в Оверни, золотоносные ручьи в Лангедоке.

– С меня б хватило и Лангедока.

– Но это еще не все.

– Тогда вперед.

– Женщины от меня без ума.

После этой тирады Пелиссон стал бледен, как смерть.

– И наконец, я – изобретатель.

– Изобретатель?

– Я создал летательный аппарат. Пока что он еще не летает, но полетит.

– Вы совсем как Леонардо да Винчи.

– Вот именно. Благодаря всем этим свойствам, а также еще четвертому, которое я вам сейчас назову, я являюсь близким другом его высокопреосвященства.

– Каково же четвертое свойство?

– Я великий христианин.

– Что вы подразумеваете под этим?

– Среди моих предков двое святых, из них одна пастушка.

– Прелестно!

– Шесть епископов.

– Более чем достаточно.

– Я б стал кардиналом, пожелай я этого.

– Пожелайте, дорогой господин Пелиссон, пожелайте, и тогда вы дадите мне какое-нибудь славненькое аббатство в Гаскони. Я облекусь в плащ и научу монашков обходиться со шпагой.

– Не могу, увы.

– Почему же?

– По второй причине, о которой я вам уже сообщил.

– Женщины?

– Да.

Пеяиссон де Пелиссар был в это мгновение так мрачен, что д'Артаньяну стоило большого труда сохранить серьезность.

– Это не мешает мне, впрочем, быть в отличных отношениях со святым престолом. Его святейшество подарил мне на именины в праздник святого Гонзаго пару своих туфель.

«Не намек ли это на то, что Ришелье пожелал меня подковать? Не сделали ли меня без моего ведома обувщиком? Нет, не думаю, из-за этого в меня не стали б палить из мушкета» – промелькнуло в голове у д'Артаньяна.

– Но если существует вопрос о туфлях, то существует и вопрос об их размере.

«Вот это другое дело, – подумал мушкетер. – Мы уже ближе к цели».

– И что же происходит?

Глаза Пелиссона заволокло дымкой, и в них замерцали адские огоньки.

– Вот мы сидим за ужином…

«Тысяча дьяволов, – пронеслось в голове у д'Артаньяна, – от обуви он перешел к гастрономии».

– Каковы сейчас обстоятельства, чтоб утолить аппетит в Европе? Главный едок называется Габсбург, у него двойная голова и двойной желудок. В этот желудок провалились уже Испания, Неаполь, Сицилия, Милан, Австрия, Богемия, Венгрия, Фландрия.