Внезапно раздались спорящие голоса.

Это Планше не разрешал Ла Фону войти в комнату.

– Я тебе говорю, он с женщиной.

– С женщиной? Как ты узнал об этом?

– По платью, болван.

– Мне случалось видеть отменнейшие платья, но внутри был мужчина.

– Мой друг, мужчины не носят платьев.

– Мужчины – нет. А папа носит.

– Да от такого сравнения разит сатаной.

– Не отзывайся дурно о моем друге, с которым ты не знаком.

– Я знаком с двадцатью шестью способами обращения с палкой.

– А я знаю двадцать семь способов обращения с Господом Богом.

Тут открыл рот д'Артаньян:

– Что там такое?

– Этот малый, сударь, желает пролезть в комнату.

– Этот олух не дает вам возможности встретиться с его святейшеством папой.

– Разве мне предстоит встреча с его святейшеством?

– Вот именно.

– Когда?

– Через час.

– Где?

– Вам надлежит следовать за мной.

– А твой хозяин?

– Уехал вперед.

– А дуэль?

– Переносится на ночь.

– Планше, шпагу, плащ. Мы едем. Планше скорчил физиономию.

– Сударь…

– Что такое?

– Шпагу на встречу с папой?

– Он не обратит на это внимания, он правит молниями, не шпагами.

И Планше подал плащ и шпагу.

XIV. ПАПА И МУШКЕТЕР

Д'Артаньян вскочил в карету, занавески тотчас задернулись.

Пелиссон де Пелиссар, сидя рядом, разглаживал усы.

Планше и Ла Фон устроились на козлах. Между ними торчал вооруженный кнутом кучер, готовый в случае необходимости вмешаться в их ссору.

Они проехали с полчаса, и д'Артаньян нарушил, наконец, молчание.

– Мой друг, в вашем роду было столько святых. Сообщите мне по секрету о главном достижении Урбана VIII.

– Главных достижений два, притом весьма значительные.

– Два? Черт побери, какой понтификат!

– Во-первых, он упразднил иезуиток.

– Иезуиток?

– Вот именно. Мало того, что они были женщинами, они желали еще сверх прочего быть иезуитками!

– Ну а второе?

– Он окрестил Ришелье.

– Тысяча дьяволов! Так ему, наверно, лет сто, вашему папе.

–- Отнюдь. Он свеж, как огурчик. Он посвятил Ришелье в кардиналы.

– Выходит, без Урбана VIII…

– У нас не было возможности звать Ришелье его высокопреосвященством…

– Что было бы в высшей степени неучтиво. В этот момент карета остановилась.

Соскочив со ступеньки, д'Артаньян очутился перед одиноко стоящим домом, одно окно в этом доме светилось. Дверь распахнулась.

Человек в черном со свечой в руке предложил д'Артаньяну следовать за ним по лестнице, стены которой были обиты темно-серым бархатом.

В конце лестницы скрытая за занавеской и обитая тем же бархатом дверь открылась прежним таинственным образом.

В сопровождении своего спутника д'Артаньян миновал несколько коридоров и оказался перед третьей дверью, и она, в свою очередь, распахнулась.

Человек в черном исчез.

Д'Артаньян переступил порог.

Закутанный в меха старец сидел в кресле, грея ладони с короткими пальцами над пылающим в камине огнем.

Он поднял одну из ладошек, словно желая благословить широкий табурет на треноге.

– Садитесь, сын мой.

Невозмутимый от природы, привыкший к общению с сильными мира сего д'Артаньян ощутил дрожь.

Человек, с которым его свела судьба, превосходил на тысячу Портосов самого могущественного в мире монарха. Его род был древнее рода Монмаранси, Габсбургов и Paraнов. Его духовное наследие не погаснет вовеки, разве что с последним на земле человеком, который, будучи последним на земле папой, покинет пылающий корабль.

– Ночи в Риме холодны, – заговорил Урбан VIII. – .Мне известно, что ваше пребывание здесь не было таким уж скверным, откинем, разумеется, то прискорбное происшествие… Напомните, пожалуйста, мне название траттории.

– Траттория «Мария-Серена», ваше святейшество.

– Да, да. Тот способ, к которому они прибегли, хорош для жарки цыплят. Может, стоило с ними как-то объясниться?

Д'Артаньян отнюдь так не думал, но губы у него дрогнули – самые гасконские губы во всей Франции, и это движение не укрылось от папы.

– Позвольте считать, ваше святейшество, что у них есть привычка к особому блюду: мушкетер с перчиком.

– Глупейшая путаница. Мы поступаем так с испанскими шпионами.