Д'Анжу, громко расхохотавшись, принялась целовать Мари.

– Наконец, мадмуазель Жюли дю Колино дю Валь, с которой вы, д'Артаньян, знакомы и которая любит вас не менее меня, то есть гораздо лучше меня, ибо умеет управлять своим сердцем.

Жюли метнула взгляд на д'Артаньяна и почтительно присела перед Полем де Гонди.

– Что касается мужчин, то не будем о них. Это скорее души высокого полета, чем люди, достаточно чуть поскрести у них между лопаток, чтоб выросли крылья и они присоединились к сонмищу херувимов. Их глава называется господин Менаж. Он прибыл сюда из Анжера.

– Не знаете ли вы, – обратился к Менажу д'Артаньян, – одного дворянина из Турэна.

– Я всего лишь из Анжевена, сударь.

– Да, но его имя известно за пределами провинции так же, как его мужество за пределами Франции. Среди мушкетеров он зовется Атосом.

Будущий коадъютор приблизился к говорящим:

– Атос? Вы изволите говорить о графе де Ла Фере, храбром как лев человеке, хранящем тайны венценосных женщин?

– Да, сударь, и еще кое-какие другие, – подтвердил д'Артаньян.

– Я не имел чести быть знакомым с графом де Ла Фе-ром, – заметил Менаж, – но здесь присутствует его двойник, его Поллукс, его Пилад.

– Господин д'Артаньян, – воскликнул Поль де Гонди, – приходите, пожалуйста, ко мне, когда вам заблагорассудится. Со смертью кардинала образовалась пустота и час выдающихся людей пробил. Отчего бы вам не поучаствовать в карнавале?

Д'Артаньян поблагодарил учтивым жестом.

Поль де Гонди удалился, отвешивая как бы в рассеянности налево и направо поклоны, замечая, однако, при этом все, что желал заметить, сопровождаемый ропотом восхищения, который был тогда похож на легкий ветерок, но переродился в бурю пять лет спустя.

Читатель вправе спросить, отчего столь выдающийся политик интересовался столь непримечательными девушками, едва вышедшими к тому же из пеленок… Все оттого, что девушки неизбежно созреют, впитают в себя страсти и станут, быть может, со временем подлеском в лесах будущей фронды.

XXIX. САМОЕ ЗАМЕЧАТЕЛЬНОЕ – ЭТО, КОНЕЧНО, НЕ САМОЕ СМЕШНОЕ (продолжение)

Стоило Полю де Гонди удалиться, как внимание переключилось на д'Артаньяна.

Для юных девушек офицер мушкетеров – редкостный зверь, в особенности, если будучи еще сравнительно молодым, он причастен к высокой политике Франции и свыкся с могучими оленями ее истории и непредсказуемыми ланями ее легенд.

Но д'Артаньян сумел уйти от вопросов, как от града навязчивой картечи и ускользнул от роя юных существ, вернувшихся под присмотром господина Менажа к своему обычному щебету.

Мушкетеру удалось укрыться в оконной нише, где он обнаружил Мари. Хорошо известно, что оконные ниши изобретены для политиков и для влюбленных. Политики устраивают там оперы, где превозносят глубину чувств, влюбленные – под взмахи ресниц и пожатия рук – дуэты.

У Мари при взгляде на д'Артаньяна все то же легкомыслие смешалось все с той же серьезностью.

– Случается вам подолгу размышлять, мой дорогой шевалье?

– Случается, мадмуазель.

– А я размышлять не люблю.

– Отчего же?

– Оттого, что мне нравится жить в тюрьме.

– Да, ко какая связь между размышлением и тюрьмой?

– Размышляя, вы без устали ходите по кругу все в том же тюремном дворе, который зовется нашим мозгом.

– Если мозг – это двор, то где ж тогда сама тюрьма?

– Тесная камера, где едва повернешься. Она называется душой.

– Остается еще сердце.

– О, сердце, это совсем иное!

– С чем же вы его сравните?

– Откуда мне почерпнуть сравнение? Война? Цветы? География?..

– Ну, скажем, война. Это особа, с которой я встречаюсь чаще всего.

– Прекрасно. Сердце – это кавалерийская атака.

– Какова ж ее цель?

– Выиграть сражение.

– Против кого ж это сражение?

– Против вас, дорогой д'Артаньян, против вас, который, как мне кажется, ничего не понимает.

– Против меня?

– Против тебя.

И Мари надула губки, но сделала это так своенравно и в то же время так нежно, что сама же первая расхохоталась.

– Д'Артаньян, вы любите меня всерьез, я не слепая.

– Мадмуазель де Рабютен-Шанталь, я никогда не осмеливался вам перечить, тем более сейчас, после того, что вы сказали.

Д'Артаньян говорил так почтительно, что Мари вновь прыснула со смеху.

– Ага! Вот он, ваш недостаток!

– Какой, мадмуазель?

– А тот, что вы не смеете мне перечить. Вы говорите мне о любви, если вообще о ней говорите, с невероятной почтительностью. Кто я такая, в конце концов?