– Вы понимаете, сударь, – продолжал Планше, – нельзя было класть двух таких спорщиков рядом. Они без конца сговаривались бы друг с другом и вторгались к соседям в их могилы. Вот почему пришлось хоронить их врозь.

– Но если нет больше кардинала, то все же остались стражники.

– Слава Богу, они защитят честного человека.

– Такого, скажем, как ты.

– Как я.

– Несмотря на двойное преступление?

– Какое двойное преступление?

– Назовем это так: двойной акт справедливости на особе твоих шуринов.

– Причем тут я? Да я их не трогал.

– Тем не менее ты свернул обоим шею.

– Ничуть. На следующий день они проснулись как ни в чем не бывало.

– Причем же тогда Пантен, Монмирайль?

– Должен вам сообщить, сударь, что в моем погребе холодновато. Бургундское хранится у меня при подходящей температуре, это весьма удобно.

– Я что-то плохо понимаю…

– Кажется, я вам говорил, что мои шурины изрядные выпивохи?

– Да, упоминал.

– Так вот. Чтобы маленько успокоить…

– А они были возбуждены?

Планше широко улыбнулся, выставив широкие руки пикардийца с короткими тупыми пальцами и квадратными ногтями.

– Я тебя понял.

– Чтоб успокоиться, они изрядно приложились к бургундскому.

– Они плохо его переносят?

– Скверно. Один умер неделю спустя от удара, другого схватили такие желудочные колики, что он тоже отправился на тот свет.

– Планше!

– Сударь?

– Ты подменил бургундское?

– Боже меня сохрани. Но я поднадавил слегка коленом на брюхо одного из шуринов.

– Ага!

– А накануне я случайно налил нашатырного спирта в его кувшин.

– Так, так!

– И получилось, что колено, нашатырь и ледяное бургундское скверно подействовали на беднягу.

– Напротив, превосходно. Ведь твоя жена угомонилась.

– Да, во всех отношениях, кроме одного.

– А именно?

– Мое ухо.

– Да, правильно, в момент взрыва оно слегка пострадало, но ведь слушать женщину можно и вполуха.

– Мое уцелевшее ухо слышит мурлыканье ангелов.

– Так выходит, ангелы теперь мурлыкают, а?

– Если они довольны.

– Но твоя жена, не будучи ангелом, тобой не очень довольна.

– Потому что правое ухо у меня разодрано в клочья.

– Но это тебя не портит. Тебе остается профиль.

– К сожалению, моя жена убеждена, что лишь особа ее пола могла так обойтись со мной в порыве любовной страсти.

– Как ты все это ей объяснил?

– Сказал правду.

– Ну и что она тебе ответила?

– Сударь, это очень сложно: объяснить жене парижского торговца, что ее мужу разорвал ухо летающий аппарат.

– Справедливо. Ну а еще какие новости?

– Господин де Бюсси-Рабютен ждал вас внизу.

– Ждет меня, ты хочешь сказать?

– Ждал, я говорю. Он встретился мне тут внизу. Он сказал, что будет пока любезничать с хозяйкой, о которой уже слышал. Красивая женщина, сударь.

– Ну а дальше?

– Он сказал, что любезничать будет не более пяти минут. И что если вы не спуститесь за это время, то он попросит вас к себе.

– Чего ж ты не сказал мне об этом сразу?

– Сударь, – отвечал Планше. – все потому, что я женат.

– Что ты имеешь в виду?

– Я не мог устоять перед искушением поделиться с вами моими заботами.

– Теперь твои заботы кажутся мне ласточками, дорогой Планше, по сравнению с теми воронами, которые клюют повешенных.

– Повешенных?

– Да, Планше. Убийцы шуринов кончают обычно на виселице. Но поскольку можно быть повешенным всего лишь раз, то существует возможность прикончить пять, десять, четырнадцать шуринов, будь ча то только охота. А наказание то же самое. Ты еще скромен, поскольку ограничился всего двумя.

– Сударь, но эта парочка доставила мне такое же удовольствие, как если б их было четверо.

Планше и д'Артаньян обменялись улыбками. Гасконец взял плащ, шляпу и направился на улицу Фран-Буржуа.

Это еще не значило, что он позабыл о приказе Мари не видеться с нею в течение недели. Приглашение Роже служило для д'Артаньяна достаточным основанием нарушить приказ.

Встретив Мари, он почтительно поклонился.

Если б он ее не встретил, ему представилась бы возможность поболтать с самым изысканным и самым веселым дворянином во Франции – Роже де Бюсси-Рабютеном.