За окном пробегали еще знакомые места — желтая полупустыня-полустепь с жесткими травами.

Долго стояли в Грозном, но из вагонов не выпускали, и он не смог увидеть Ольгу.

Места дальше этого города Фиолетов проезжал только раз, когда безусым юнцом ехал в Баку из Туголукова. Что-то там теперь, в его родном селе? Писали, что в кровавом девятьсот пятом году его односельчане восстали, за что и были иссечены казацкими нагайками, а кое-кто и порубан насмерть. Наверно, были и сосланные, и кто знает, не встретится ли он с ними там, на севере…

Почти на всех узловых станциях этапников перетасовывали, как колоду карт, отводили в пересыльную тюрьму и там раскладывали масть к масти. Скоро в вагоне, где ехали Фиолетов и Жгенти, из бакинцев остались только сосед-кавказец да несколько уголовников. Но их вагон по-прежнему был набит до отказа. Очень трудно переносил дорогу Жгенти, все время лежал, надрывно кашлял. Фиолетов предложил похлопотать, чтобы его положили в больницу, но Жгенти не захотел. «Тут хоть вместе едем, а там совсем один останусь».

На вокзале в Туле в вагон посадили новую партию арестантов, направлявшихся на север, и среди прибывших Фиолетов узнал Шендерова, у которого снимал комнату в «растворе».

— Здравствуйте пожалуйста! — Веснушчатое, заросшее ярко-рыжими волосами лицо Шендерова расплылось в приветливой улыбке. — Может быть, теперь вы мне уступите уголок, где я смогу преклонить свою бедную голову? Вам, я вижу, не сиделось в Баку, и вы променяли прекрасную комнату в районе вокзала на этот паршивый вагон. — Он вздохнул. — Впрочем, ваш покорный слуга очутился точно в таком же положении.

Фиолетов был рад увидеть своего квартирного хозяина. В Баку он с ним почти не общался и о том, что Шендеров помогает социал-демократам, узнал только в тюрьме.

Наступила ночь, и конвойный зажег в фонаре стеариновую свечку. Ее хилое пламя колыхалось на ходу, освещало вагон неверным светом. Жгенти уснул, а Фиолетову не спалось, он сидел, прислонясь лицом к оконному стеклу, смотрел на бегущие мимо силуэты деревьев, на редкие огоньки и думал…

Вот еще три года украдет у него царский режим. Когда окончится срок ссылки, ему стукнет двадцать семь.

Много это или мало? И что полезного сделал он, промысловый балаханский слесарь? Ровным счетом ничего… Хотя…

Разве не он, Иван Фиолетов, поднимал людей на забастовки, не он — не один, понятно, — добился для своих товарищей нефтяников девятичасового рабочего дня, выплаты больничных денег, месячного оплачиваемого отпуска? Разве не с его помощью открыли в Балаханах школу для детей рабочих? И что, может быть, важнее всего, на митингах, на собраниях, на сходках его слушали, наверно, тысячи человек. И если пусть не все, а хотя бы сотни из них поняли, что за свою жизнь надо бороться, что Манташевы и Нобели добровольно не отдадут рабочим и копейки из своих миллионов, то и тогда он может считать, что его жизнь не проходит зря… Да и в ссылке тоже найдется работа. Не в обетованную землю едет он, а в край, где люди, возможно, еще более забиты и беспомощны, чем в Баку. Разве там не будет нужна его помощь, его призывное слово большевика?

…В Москве Фиолетов наконец-то смог поговорить с Ольгой. Это случилось в печально знаменитых Бутырках. Их продержали в вагонах, пока не наступила ночь, и лишь тогда повели по обезлюдевшей Москве.

Тюрьма была переполнена, очередная отправка ожидалась только под утро, и всех, кто прибыл ночью, загнали в пустую и угрюмую канцелярию. Двери не заперли, и все вышли во двор. Светила полная, похожая на головку сыра луна, затмевая своим светом тюремные фонари, было по-летнему тепло, и по двору невысоко от земли проносились бесшумные летучие мыши.

— Откуда и куда путь держите, товарищи? — сразу же донеслось из открытых окон корпуса.

— Из Баку в Вологду, — крикнул Фиолетов.

— Везет же людям!

— А вы что, дальше?

— Немножко… До Якутска… Нас завтра гонят, А вас?

— Сейчас спросим у начальника тюрьмы. Вы, конечно, знаете, где его квартира?

Ольга услышала голос Фиолетова и прибежала.

— Ты все шутишь, Ванечка, — сказала она, радуясь этому.

— А без шутки что за жизнь, Леля…

Последняя перед Вологдой остановка была в Вятке.

В вагоне теперь остались почти одни «политики», уголовников, каторжников погнали на восток, на забайкальские рудники и Сахалин. И чем больше набиралось в вагонах политических, чем ближе были места высылки, тем мощнее выставляли конвой, словно власти боялись, что не довезут ссыльных до места.

В вятскую тюрьму шли через весь город, окруженные двойной цепью драгун и казаков с шашками наголо.

Спешить было некуда, и Фиолетов с интересом смотрел на незнакомые улицы с каменными торговыми рядами, домиками с мезонинами, присутственными местами и убогими хибарами бедняков. Все было, как и повсюду в России: роскошь соседствовала с нищетой.