Поэзия Латинской Америки
вернуться

Коллектив авторов
Шрифт:

Летний вечер

Богач — это разбойник.

Иоанн Златоуст
В тени застывшей, уютной, вдали от дневных забот, целительный отдых минутный на сельской площади ждет. Свой взор, тяжелый и мутный, уставив в Требник, идет села монарх абсолютный, не глядя на глупый народ. Он в рясе, как в пышной попоне; на бедность родного края, на горе ему наплевать. А я стою на балконе и чищу ружье, не зная, в кого же я буду стрелять.

Тропический полдень

Воскресный день, полдневный жар. Кипенье лучей до слез слепит. От лени в утомленье колодой полицейский в будке спит. Совсем без вдохновенья пес камни старой паперти кропит. У жирных мух — желудка несваренье, а хор цикад хрипит. Пустыня, одиночество, кладбище… Но в деревушке нищей кончается нежданно воскресного бездействия пора; истошно крикнул пьяный: — В честь либеральной партии — ура!

«У этих мест…»

У этих мест в начале утра злого расстрелян он, как вор банальный. А социальный протест? Никто ни слова и не сказал. А я — что мне за дело? — все не берусь за дело, все слышу залп расстрела.

Погребение

Слушайте, что говорят, когда проезжает гроб.

Кампоамор
Когда уйду из жизни жалкой, немало дам вздохнет в тоске. (С Инес встречался я за свалкой, с Хуаною — на чердаке.) Бормочет поп, уныл, как галка, фарс на латинском языке; в цилиндре кучер катафалка мертвецки пьян на облучке… Два-три венка, плохие речи, а я беспомощен!.. «Что, печень?» — персоны важные шепнут. А Исабелла, Роса, Зоя воскликнут: «Сердце золотое!» — и про себя: «Какой был плут!»

ЛЕОН ДЕ ГРЕЙФФ [140]

Перевод С. Гончаренко

Сонет

Как? Трубка вкупе с бородой — и их союза довольно, чтоб я слыл поэтом? Да, но я ж отнюдь не потому свой байронский вояж по департаменту (служебную обузу) рифмую… Не нужны мне лавры толстопуза, которому в башку втесалась эта блажь: потеть, скрипя пером… И вот он входит в раж, и з'a косы дерет похищенную музу. Вот взяты в оборот Бодлер, а с ним — Верлен; злодей Артур Рембо, и чувственный Рубен; отец Виктор Гюго — и тот в работу пущен… Пусть сохнут пашни, исстрадавшись по зерну, ржавеют поршни и в стране бюджет запущен… Возвышенней зевать, уставясь на луну!

140

Леон де Грейфф(р. 1895) — оригинальный лирик, в творчестве которого сочетаются художественные принципы самых разнообразных литературных штудий. Его поэзию отличает подчеркнутая музыкальность, виртуозное словотворчество и язвительная ирония. Автор сборников «Книга знаков» (1930), «Вариации вокруг ничего» (1936), «Поэтическая антология» (1942) и др.

Рондо

Когда любовь ушла… Когда любовь ушла, забудем про любовь, и только привкус грусти с собою унесем. И лишь глаза опустим над тем, что было — пламя, а стало вдруг — зола… Когда любовь ушла… Когда любовь ушла… Забудем про любовь, в только привкус грусти с собою унесем в нирвану бытия, где ты — уже не ты и я уже — не я… Забудем про любовь, и лишь глаза опустим над тем, что было — пламя, а стало вдруг — зола… И тихо улыбнувшись полузабытой страсти, полузабытой страсти, полусмешной напасти, почувствуем, как снова она нас обожгла.

Песня

Повымерли давно сирены… Или они и вовсе, может быть, не жили? Их пение, звучащее из пены, на песню трубадуры положили. Вы не были сирены или были? То ветер ли трепещет над песками? Волна ли это плещется о камень? Мерещится мне плач печали трубной… Ах, трубадур, тебе ведь так нетрудно заставить вещей силой сладкогласца то в пение, то в пену окунаться хоть дюжину сирен… Или тринадцать.

Баллада о море, которого я не видел,

написанная строками разной длины

Да, я не видел моря. Эти очи — два марсовых, буравящих пространство, два светляка, блуждающих в ночи в излучинах космических пучин, стальные очи викинга — в их взгляде клубится ужас обморочной пади, — мои глаза, питомцы вечных странствий в пространстве звезд, в лазоревом просторе не видели еще ни разу моря. Его лучистая, излучистая зыбь мою мечту ни разу не качала. Призывный плач сирен не слышал я… Вся в ртутных высверках, морская чешуя мои глаза не жгла слепящим жалом. Меня еще ни разу не глушили набат штормов его и штилей тишина: крутая циклопическая ярость, а вслед за ней — безмолвная усталость, когда внезапно, утомясь от бурь, оно лощит серебряные блики, кропя луной сапфирную лазурь… Я знаю наизусть, как пахнут волосы любимой… Знаю. Я пил взахлеб медвяный аромат девичьих локонов и лебединой шеи, я столько раз вдыхал весенний сад грудей, белее лепестков лил'eи… Я жег в курильницах таинственный сандал, нирвану обещающий… Я часто такими благовоньями дышал, что и не снилось магам Зороастра [141] ! Но я не знаю запаха восхода, набухшего соленой влагой йода. Мои запекшиеся губы не холодило терпкое вино морской волны… Мои запекшиеся губы, мои безумные, бормочущие, жаждущие губы, мои горчащие тоской и гневом губы не пенящейся брагою волны — вином любимых губ опьянены. Я побратался с облаками, я им брат. Брат облакам, поющим парусами «Летучего голландца»… Чудакам, гонимым зачарованно ветрами, мятущимся, задумчивым умам, плывущим в одиночестве над нами. Я странник полночи, я старый мореход, бортом судьбы о рифы ночи тертый. Угрюмые моря ее и фьорды давно изведал мой упрямый лот. А вы, мои сомнамбулические сны! Вы — корабли, разбитые о скалы, запутанные карты и корсары… Хмельная прихоть зреющей волны! Мои глаза — скитальцы по вселенной, извечные паломники ночей: тишайших, бальзамических ночей, трагических, тоскою рвущих вены… На дне моих мифических очей — осколки затонувших сновидений: виденья наслаждения и пени, смертельной боли скрюченные тени, и призрак мщенья, жаждущий прощенья, и в пропасти высокая звезда, и свет любви, замешанной на горе… Все это вместе сплавили во взоре мои глаза, не видевшие моря, не видевшие моря никогда!

141

Зороастр— знаменитый мудрец и реформатор древнеперсидской религии (660–583 гг. до н. э.).