Теперь он не видел никакой серьезной причины, чтобы не привести свои слова в исполнение.

Кроме того, в кулуарах Дворца царило мнение — хотя официально этого никто не требовал, — что государственному служащему лучше быть женатым, чем холостым. Тогда у него меньше соблазнов и он более защищен от чар женщин-агентов.

Они подали заявление и сочетались браком, легализуя таким образом редкие, проведенные вместе минуты.

На работе Фабиан сообщил о свадьбе накануне вечером. Он тайно надеялся получить три свободных дня, чтобы придать своей семейной жизни видимое начало. В последний момент он посчитал, что разумнее не ходить к шефу с просьбой о свободных днях, потому что тот запросто мог ответить: “В Освободительную войну по этому случаю не давали даже трех свободных часов”.

Фабиан лишь сказал коллегам, что три последующих дня его не будет на работе.

Коллеги улыбнулись и понимающе кивнули. С особенным пониманием кивнула Муська.

Вечером после свадьбы, когда Фабиан и Миранда уже были дома, зазвонил дверной звонок. У порога стоял шофер канцелярии Пеэтер, он передал гигантский набор пищевого мыла “747”, которое даже было посыпано сахаром. Этот сахар насобирали коллеги Фабиана из своих скудных запасов. Это ужасно растрогало Фабиана, и ему стало неловко, что он не может со всей душой относиться к работе, что он все еще несколько прохладен.

“В чем дело? — подумал он. — Дело в работе или дело в душе?”

Вечером после просмотра семейного сериала они лежали с Мирандой в постели и совершали таинство брака.

Фабиан на всякий случай положил телефон на пол на расстоянии протянутой руки.

И что же! Четверть одиннадцатого он таки зазвонил.

Фабиан долго взвешивал, брать трубку или не брать, под конец чувство долга снова взяло в нем верх.

“Хорошо, что ты дома, — бодро зазвучал голос шефа. — Знаешь, ты здесь сейчас ужасно нужен”.

“Вы, наверное, забыли, что я сегодня женился”, — произнес Фабиан раздраженно.

“Ах так, м-да, прости, я действительно забыл...” — но трубку шеф не положил.

Фабиан почувствовал неловкость из-за своего резкого тона и спросил:

“А что случилось?”

“Уж не знаю, считать ли это случившимся... Только про твою свадьбу еще кое-кто забыл”, — ответил шеф.

“И кто же?”

“Русский Генштаб”.

Фабиан подумал, уже в который раз, что шеф спятил. Ведь он нес что-то несусветное!

“Почему ты думаешь, что там забыли?”

“Потому что тогда для взятия Вышгорода они выбрали бы другое время”.

И когда Фабиан ничего не ответил на это, Рудольфо объяснил, что русские десантные части были обнаружены в нескольких десятках километров от Таллинна. Их обнаружил сторожевой пост новых лазутчиков, ядро которых составляли вуяристы, недавно провозгласившие лояльность Эстонской Республике в надежде, что она легализует peep-show.

“Знаешь, — сказал Рудольфо, — мы можем относиться к их сексуальным предпочтениям как угодно, особенно ты, который только что женился, но эти парни там, в отрядах, видят как совы... Именно сейчас, — тон Рудольфо изменился, — мы получили сообщения из Литвы и Латвии, там аналогичное положение. В Литве есть человеческие жертвы. Похоже, что местные интеры собираются осуществить государственный переворот по сценарию сорокового года”.

“Тогда конечно”, — сказал Фабиан глухо и положил трубку.

“Что-то случилось?” — спросила Миранда, которая слушала разговор тихо как мышка.

Фабиан не ответил.

“Сейчас ты от меня никуда не уйдешь! — воскликнула Миранда со страстностью, которой он от нее не ожидал, и крепко вцепилась в него своими тоненькими ручками. — Ты и так слишком отдалился. Сегодня, по крайней мере сегодня, у меня тоже есть какие-то права”, — говорила Миранда.

Фабиан поднял взгляд, посмотрел в темнеющее окно, проклиная себя и свою судьбу.

“Отечество прежде всего!” — провозгласил он, извлек член и пошел.

Но прежде, одеваясь, он сказал Миранде:

“Я скоро вернусь. Сиди дома. Не выходи на улицу и никому не открывай дверь. Без тебя я из Эстонии не уеду, в этом можешь быть уверена”.

Голая женщина, не поднимая головы с подушки, смотрела ему вслед — рука под щекой, во взгляде полная растерянность. Затем она повернулась на бок.

Тревожная ночь

Фабиан широкими торопливыми шагами поднимался в гору с легендарной папкой под мышкой, белый шарф на шее развевался как полоска облака, застрявшего на мачте Длинного Германа.

Лед первых ночных заморозков хрустел под ногами. В окнах церкви Нигулисте не горел огонь, но внутри кто-то яростно играл на органе, и звуки фуги зловеще отдавались в ушах Фабиана, не предвещая ничего хорошего.

Ведущие во Дворец дороги были забаррикадированы огромными валунами, которые призрачно высились в темноте, как ящеры юрского периода.

За грудой валунов на площади стояли цепочкой в синих куртках народные ополченцы с резиновыми дубинками и битами. У всех на шапки были надеты мощные, как у шахтеров, лампы, и в их свете не могла прошмыгнуть даже мышь. Посреди площади пылал костер и булькал походный котел с гороховым супом. Для храбрости мужчины пели песню о стойком крестьянине. Могучий хор гремел над нижним городом.