Шрифт:
Вавич не стал отнекиваться, сел за рояль и с надрывом запел:
Пара гнедых, запряженных с зарею, Тощих, голодных и грустных на вид! Тихо плететесь вы мелкой рысцою И возбуждаете смех у иных! Были когда-то и вы рысаками, И кучеров вы имели лихих. Ваша хозяйка состарилась с вами… Пара гнедых, пара гнедых!Куприн, подошедший к роялю, протянул Вавичу бокал красного вина. Тот кивком головы поблагодарил и залпом его выпил. Он вновь взял минорный аккорд:
Грек из Одессы, еврей из Варшавы, Юный корнет и седой генерал — Каждый искал в ней любви и забавы И на груди у нее засыпал. Где же теперь, в какой новой богине Ищут они идеалов своих? Вы, только вы лишь верны ей поныне, Пара гнедых, пара гнедых.Чувствительная Вера Николаевна держала за рукав мужа, и по ее щекам катились крупные слезы, да и сам Бунин остро воспринимал чудное пение Вавича, был весьма растроган.
Вот почему запряжены с зарею И голодая по нескольку дней, Тихо плететесь вы мелкой рысцою И возбуждаете смех у людей! Старость, как вам, так и ей угрожает, Говор толпы безвозвратно утих: И только кнут порой вас ласкает… Пара гнедых, пара гнедых! Тихо туманное утро в столице, По улице медленно дроги ползут: В гробе сосновом останки блудницы Пара гнедых еле-еле везут. Кто ж провожает ее на кладбище? Нет у нее ни друзей, ни родных, Несколько только оборванных нищих. Пара гнедых, пара гнедых!Вавич всем отвесил общий поклон, порывисто обнял Бунина, поцеловал в щеку Веру Николаевну и быстро, не оглядываясь, ушел.
Через полгода из Америки Бунин получил объемистый пакет. В нем лежали видовые открытки, письмо Вавича и восторженные отклики газет. И за океаном венчала слава русского актера.
КРОВЬ НА ЛЬДУ
1
Утром седьмого марта Бунин проснулся в счастливом состоянии духа. Еще ночью шел обвальный весенний ливень, а теперь в окно виднелось прозрачно-эмалевое небо. Веселый зайчик, отраженный от раскрытой форточки, дрожал на цветных обоях. Бунин с наслаждением вытянулся на широкой деревянной кровати и вдруг вспомнил то, что вызвало его радостное настроение. Вчера поздно вечером, промокший до последней нитки под дождем, в бунинской квартире появился, задыхаясь от быстрого движения, Струве.
Обнажив в улыбке два ряда крепких желтых зубов, он воскликнул:
— Свобода! Возвращаемся домой! В России свергли большевиков…
Бунин, боясь поверить в такое счастье, недоверчиво протянул:
— Невероятно…
— Откуда у вас, Петр Бернгардович, такие сведения? — спросила Вера Николаевна.
— Да вот же, телеграмма! — Струве суетливо стал доставать из пиджачного кармана расползавшуюся намокшую бумагу. — Сынок прислал из Берлина. Читайте сами: «Большевистское правительство свергнуто восставшим народом». Мимо вас бежал, думаю, дай зайду обрадую…
— Вот уж, действительно, нечаянная радость! — Вера Николаевна отвесила поклон образам. — Выпейте чашку кофе!
— Нет, я лишь на минуту. Поеду домой, надо позвонить в Берлин, там, думаю, знают подробности.
— Надо сообщить в «Последние новости», — предложил Бунин.
— Они сами ждут известий, тираж не печатают! До встречи!
…И вот теперь, напевая с интонациями Вавича — «Очи черныя, очи страстныя», Бунин легко сбежал с лестницы, со своего пятого этажа — вниз. (Недавно он целый час просидел в лифте, грозно ругая на двух языках это «адово изобретение», и с той поры до последних дней своих избегал пользоваться подъемной машиной.)
Консьержка протянула ему газеты. Верх первой полосы «Последних новостей» был украшен громадным заголовком:
ДНИ РЕВОЛЮЦИИ. СЛАВА БОРЦАМ ЗА СВОБОДУ!
Торопливо стал читать — вздох огорчения вырвался из груди его: хотя в Кронштадте восстание против большевиков, но они власть из своих рук не выпускают. Передовица взывала:
К свободе!
…Мы знали, что освобождение России придет изнутри, а не извне. Мы не верили в то, что Россия может быть спасена иноземным вмешательством. Мы не верили и в то, что народ примет освобождение из рук тех, кому он боялся бы вверить свою судьбу на другой день по восстановлении порядка.
«Писал Милюков, — решил Бунин. — Это его тяжеловесный слог времен Тредьяковского. И опять пустословие, неуемное стремление выдать желаемое за действительное. Вот уж точно: от избытка чувств уста глаголят. Впрочем, что нам делать, если не надеяться на чудо? Может, и впрямь дело на сей раз выйдет? Большевики — жалкая кучка, а ненавидящих их — миллионы. Господи, как хочу домой!..»
Пожаловали Толстой и автор будущих многочисленных уголовных романов Николай Брешко-Брешковский. Толстой поставил на стол бутылку дорогого вина и пророкотал: