Одну за другой он слал в Кремль панические телеграммы: «Требую военную помощь!»

Я готов! — докладывал на заседаниях ЦК жестокий красавец барин Тухачевский, прежде служивший в царской гвардии. Будущий красный маршал не страдал излишними сантиментами: в народе он видел лишь стадо, годное исключительно для осуществления его, Тухачевского, честолюбивых планов.

— Да, придется задушить гидру контрреволюции! — соглашался Ленин.

— Лучше договориться по-хорошему, — осторожничал Сталин. — Пусть Калинин придет к массам…

6

Тем временем народные волнения тяжелой броней били в валы большевистских редутов. Рабочие, доведенные до отчаяния все усиливающимся голодом, пытались разграбить продовольственные склады. За Трубочным заводом забастовал Лаферн, затем Кабельный и Балтийский, фабрика Бормана и Государственная типография.

Народ, два последних десятилетия самими же большевиками приучавшийся к неповиновению властям, теперь был готов умереть, но не жить по-скотски.

Трусливый Зиновьев, которого судьба словно в насмешку вознесла в диктаторы, в своем особняке проводил совещания чуть не круглые сутки.

— До чего распустили эту сволочь! — визжал он высоким бабьим голосом. — Даже «Аврора», к матросам которой когда-то сам Ильич грозился уйти, теперь на стороне смутьянов. Позор! Куда ты, Кузьмин, смотришь!

Член партии большевиков с 1903 года, выпускник Петербургского университета, помощник командующего по политчасти Балтфлота, Николай Николаевич Кузьмин был тоже за «жестокую политику»!

Вскоре партия украсит его грудь еще одним орденом Красного Знамени — за эту самую жестокость при подавлении Кронштадтских мятежников. В тридцать девятом году друзья по партии лишат его наград и расстреляют как «германского шпиона».

«Мне отмщенье и аз воздам!»Эту библейскую мудрость наверняка припомнят многие высокопоставленные убийцы, сидя в камерах Лубянки, Лефортова, Суханова, в мордовских концлагерях и прочих большевистских «курортах».

Карающая рука «диктатуры пролетариата» отправит их на смерть. Но осудят ли они себя сами, вспомнят ли о крови безвинных и голодных россиян, ими пролитой?

То ведомо лишь Господу. Но чтобы покаялся кто-нибудь публично— нет, такого не было ни разу.

* * *

Кузьмин говорит торопливо, на вопросы отвечает лишь в общих чертах — подробностей обстановки он сам не знает. Но все хорошо понимают лишь одно — положение большевиков сложное.

Забывая об университетском образовании, Кузьмин подводит черту под своим выступлением вполне простонародной фразой:

— Давить гадов надо!

Троцкий одобряет эту мысль:

— Российского мерзавца давно следовало к ногтю прижать! Чем меньше русских останется, тем лучше.

Большевистские главари об уничтожении русского народа говорят открыто, не таясь. Словно ведут войну с лютым врагом иноземным.

Для скептиков приведем стенографический отчет речи Троцкого к Курске. В декабре 1918 года на многолюдном собрании он прибывал:

— Чем можем компенсировать свою неопытность в управлении государством? Запомните, товарищи, — только террором! Террором последовательным и беспощадным! Уступчивость, мягкотелость история никогда нам не простит. Если до настоящего времени нами уничтожены сотни и тысячи, то теперь пришло время создать организацию, аппарат, который, если понадобится, сможет уничтожать десятками тысяч. У нас нет времени, нет возможности выискивать действительных активных наших врагов. Мы вынуждены стать на путь уничтожения, уничтожения физического всех классов населения, из которых могут выйти возможные враги нашей власти!

Страшно подумать, но по сей день у этого чудовища есть последователи, печатающие и распространяющие в России его «творения» и идеи.

…Вернемся к кронштадтским событиям весны двадцать первого года. По Николаевской железной дороге уже мчатся эшелоны с верными бойцами революции, которым успели внушить ненависть к «контрреволюционерам».

Но пока что уговаривать кронштадтских матросов едет Калинин, служивший некогда комнатным лакеем в нескольких петербургских домах. На затылке — кепочка, на неразвитых плечиках— задрипанное пальтишко, опереточный вид — нарочно для публики.

С Финского залива порывисто дует ветер, но под весенним солнцем на замечательной достопримечательности Кронштадта — чугунной мостовой кое-где уже сошел снег.

Бушуют семьдесят тысяч матросов, видавших-перевидавших виды, ходивших и в атаку на суше и топивших вражеские суда в Балтийском море, экспроприировавших буржуйское добро, свергавших Временное правительство. Их сказками не убаюкаешь!

Историк напишет: «Всюду кучи синих форм, фуражки с лентами, клеши, маузеры на боку, разговоры одни и те же: о волнениях в Петрограде, о бегстве из Кронштадта ответственных коммунистов, бушуют матросы, кроют Троцкого матерно, обещают спустить под лед Гришку, знают, что сегодня приедет разговаривать с братишками Калинин. Смеются. Ждут на Якорной площади, где у статуи адмирала Макарова промитинговали всю революцию.