Они пожали руки.

Впервые за последние дни пошел снег. Крупные снежинки медленно падали в безветренном воздухе. Кругом царила глубокая тишина. На первом этаже зеленовато светились окна: Вера Николаевна ждала мужа.

Шмелев вдруг произнес, словно высказал заветное:

— Революция взбаламутила государство, поднялась со дна всякая нечисть. По вкусу им пришелся лозунг: «Грабь награбленное». Все лодыри остервенело ненавидят талантливых и предприимчивых. Эта голытьба согласна стать еще беднее, лишь бы не было богатых. Пусть все станут нищими — вот это им по вкусу!

Бунин вздохнул:

— Да-с! Это мне анекдот напомнило, который однажды рассказал Аверченко. Вытащил старик золотую рыбку, а та взмолилась:

— Отпусти меня, старче! Я сделаю все, что ты захочешь. Но только помни: твоему соседу будет в два раза больше.

Старик тут же наказал:

— Сделай так, чтоб у меня глаз вытек!

Собеседники немного развеселились.

Где-то часы пробили полночь.

Для России начался новый, роковой день.

1

Утром Бунин проснулся рано. Состояние духа — это как ртуть к термометре. Упав до самой низкой отметки, она ниже падать не может. Может только повышаться. Вот и сегодня, воспрянув от ложа, он почувствовал если не душевный подъем, то все же какое-то умиротворение.

Ополоснулся, за неимением другой, ледяной водой, долго растирал свое красивое тело махровым полотенцем. Особенно изящны, как с классической скульптуры, были руки и плечи.

Когда жена принесла ему с кухни завтрак, то Бунин, уже успевший раскрыть том Толстого, воскликнул:

— Ты послушай, что он пишет: «Бог дал мне все, чего может желать человек: богатство, имя, ум, благородные стремления. Я хотел наслаждаться и затоптал в грязь все, что было во мне хорошего». Это «Маркер».

До чего все это приложимо к нашему положению! Бог дал России бесконечные земные просторы, богатые недра, талантливый народ… И вот ныне все затоптано в грязь!

— Это поправится, Ян. Вот сегодня Учредительное…

Бунин взорвался:

— Да что вам всем это собрание! Я, конечно, понимаю, что прикованный к тачке каторжник ежедневно лелеет в душе надежду на помилование. Большевики приковали к тачке всю Россию, всех сделали нас каторжниками…

— Но Учредительное…

— Что Учредительное? Ну придут к власти не большевики, а эсеры. Что изменится? Будут те же грабежи и убийства. Народ— не весь, а в худшей своей части — распоясался, озверел. Все эти революционеры сознательно будили его темные инстинкты.

За окном занималось новое утро. С улицы раздались грубые голоса. Там явно над чем-то потешались. Потом тишину раннего утра разрезал выстрел, другой. И все это сопровождалось птичьим клекотом и диким грубым хохотом осипших глоток.

Бунин осторожно выглянул в окно. Несколько пехотных солдат в серых грязных шинелях стреляли в ворон. Мертвые птицы валялись под деревом. Одна из птиц, недобитая, отчаянно крутилась на снегу, волоча за собой кишки и беззвучно широко раскрывая клюв.

Солдат с рожей, обросшей рыжей щетиной, подошел к птице и с садистским сладострастием наступил грязным сапогом ей на голову, несколько раз повертев ногой и вдавливая в снег.

Вдруг он разглядел Бунина. Улыбаясь безобразным беззубым ртом словно давнему знакомому, он запустил руку в карман, извлек оттуда револьвер. Продолжая щериться, навел дуло на Бунина. Тот, как зачарованный или не желая праздновать труса перед этим животным в серой шинели, от окна не отпрянул, не спрятался.

Грянул выстрел. Бунин увидал пламя, услыхал несильный хлопок. Солдат корчился от смеха, показывая друзьям, как он пугал вон того буржуя и как в последний момент стрельнул в воздух.

Бунин ушел в спальню, обратился взором к особо чтимой им, намоленной еще его предками, иконе с образом Спаса Нерукотворного:

— Господи, вразуми этих заблудших людей… Не ведают, что творят.

2

Бунин направился к Шмелеву.

Дорога от Арбата до Малой Полянки недолгая.

Он взял извозчика, лихого парня цыганского вида, с веселыми вороватыми глазами, в громадной бараньей шапке.

— И-ех, застоялись, нетрезвые! — извозчик щелкнул в воздухе кнутом.