Высокие узкие саночки щегольского вида, запряженные в пару, понесли его по бульвару. Спустились со Знаменки, въехали на Большой Каменный мост и через минуту катили по Замоскворечью.

«Какое чудное место, — думалось Бунину, — люблю русскую старину и древние обычаи, дошедшие из темных глубин столетий. Вот наша колыбель, вот где скапливались национальные силы! Ведь, поди, уже при Иване Васильевиче за этими могучими стенами из бурого обожженного кирпича быт был крепкий, отцы и деды думали о благе тех потомков, которые лет этак через пятьдесят или сто их дело будут продолжать. Вот и вырос в такой среде Шмелев, в исконной, в старообрядческой. Вот откуда в его книгах столь крепок нерастраченный дух русскости, национальный дух!»

Из-за угла на набережную вывалилась демонстрация с красными знаменами, с пением «Марсельезы», с лозунгами «Вся власть Учредительному собранию!» и «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

По всему мосту и вдоль тротуаров стояли бойцы Красной (или, как еще ее называли, — «двадцатирублевой») гвардии. Они молча наблюдали за толпой, готовые в любой момент разогнать ее.

На Кадашевскую набережную со стороны Малой Якиманки тоже выходили колонны демонстрантов: с лозунгами, с пением партийных гимнов. Некоторые зачем-то притащили за собой детей.

— Гуляют, — повернулся к Бунину извозчик, — опохмеляться будут опосля.

Свернули на Малую Полянку. Повсюду толпился народ. Четверо солдат с красными повязками на рукавах наблюдали за выходящим с рынка высоким, офицерской выправки, человеком в бурке и темной каракулевой шапке. Был он немолод. На щеке горел глубокий рубец от старой раны. В левой руке он нес хозяйственную сумку.

Один из солдат, видимо старший, в шинели с прожженным рукавом и обвешанный зачем-то гранатами, словно шел в атаку на вражескую позицию, что-то приказал. Все четверо, расталкивая толпу, направились к человеку в бурке.

— Стой, документ! — строго произнес старший.

Человек, недоуменно озираясь и словно ища защиты у толпы, опустил сумку на снег, медленно стянул с рук замшевые перчатки. Он достал желтое портмоне, вынул бумаги и протянул их солдату.

Тот, неловко взяв их, медленно шевелил губами. Толпа молча внимательно следила за ними. Лошадь, широко расставив задние ноги, долго мочилась, брызжа во все стороны и оставляя желтое пятно на умятом снегу.

— Пономаренко! — старший поманил одного из своих товарищей, тощего и рыжеусого, похожего на недоучившегося семинариста. — Прочти!

— Тут по-немецки!

— Ты немец?! — зарычал солдат, поднося бумаги к самому лицу человека. Тот отступил назад, запнулся о сумку, подскользнулся и неловко упал на руку.

Это еще больше рассвирепило старшего. Он орал, топая сапогами:

— Ты шпиён? Германский?

Человек поднялся, вытирая снег с мокрой ладони, и негромко произнес:

— Я русский. А это заграничный паспорт. Там по-французски написано.

Солдат дернул бурку. Под ней виднелась дорогая офицерская шинель.

— Это что? Товарищи, это царский охфицер!

Со всех сторон бросились зеваки.

— Шпиёна поймали! — весело кричали оборванные мальчишки.

— Ишь какой, сукин сын, гладкий! — с ненавистью проговорила старуха в древнем салопе, вытаращивая безумные, выцветшие глаза.

Старший, презрительно глядя на человека, сплюнул ему прямо на сапог и сквозь зубы прошипел:

— Ты куда, шпиён, шел?

— Попросил бы вас быть вежливей! — строго сказал человек. — А иду я домой.

— Ах, вежливей! — протянул старший. — Извиняйте нас, ваше благородие, виноватые мы перед вами.

И, резко меняя тон, рявкнул:

— Обыскать!

Двое солдат бросились к человеку, запустили руки под бурку.

Тот закричал:

— Как смеете? На каком основании?

— Сейчас тебе будут основания…

Человек в бурке оттолкнул солдат:

— Уберите руки!

— Ах, сволочь, ты еще оказывать сопротивление? — налился багровой кровью старший. Гранаты отчаянно болтались у него на поясе.

В мгновение ока он со злобой рванул бурку, повалил офицера на снег. Ловким движением приставив винтовку к его голове, выстрелил.

Офицер растянулся на снегу, руки и ноги его судорожно сокращались. Изо рта пошла кровавая пена. По лицу бугорками быстро бежала кровь, собираясь возле головы небольшой густой лужицей. Из сумки выкатилось несколько луковиц.

— Что же вы делаете, убийцы! — закричал какой-то высокий худой старик.

Толпа, скользя по снегу, бросилась врассыпную.