Зарытый в глушь немых годин: Стихотворения 1917-1922 гг.
вернуться

Штих Михаил Львович
Шрифт:

2. Родина

День догорел. В вечерней черни я Прочел – конец, конец всему… Поля безлюдные, вечерние Льнут к изголовью Твоему. Какой угрюмой и великою, Раскинувшись, ты смотришь в высь. Твои печали повиликою В осеннем поле завились. Да, сумерки от века, искони, Свет не провидит взор ничей. – Здесь только небо вспыхнет искрами Созвездий северных ночей. Да шалый ветер – злым гонителем, – Тревогу в сердце запаля… Каким Богам, каким Спасителям Мне завещать твои поля! 1918, Романов-Борисоглебск

СНОВА ГОРОД

Ни звёзд, ни просиней, ни сна нет, – Всё зимней слякотью пьяно. Здесь вечер тихий не заглянет Снегами синими в окно. И, грудь избив плетнями в поле, Не пропоёт в трубе пурга, Что хмелен зимний день и волен, Что за окном лежат снега. Здесь близких сердцу никого нет, И дни былые далеки… Ах, вспомните, как вечер тонет В холодных прорубях реки! Но лишь туман в лицо мне дышит, День городской угрюм и груб, И к дымным тучам рвутся крыши Под рокот водосточных труб. 1918

ВЕНЕЦИЯ

В закатном море желтый парус И призраки рыбачьих шхун… И словно душный женский гарус Закутал зеркала лагун. Там, за дворцами, медлит лето, Но мне дано лишь знать одно – Что каждый переулок – Лета, Что все печали и заветы С гондолы канули на дно. И небо – только даль простая Любимой сказки голубей… В вечернем воздухе растаял Гортанный говор голубей. 1911-1919

«День догорел, и желтый пепел…»

День догорел, и желтый пепел Дымит, разбросан по снегам… Не думай, я не пьян, я не пил, Дай мне упасть к твоим ногам. Ведь страсть уйдет, – так, с вьюги бредом, И не оглянется назад… За нами легким лыжным следом Седые сумерки скользят. 1919

ДЕТСТВО

Бессмертники в гранёном графине… Знаете, это было тогда, Когда жили на свете князья и графини – Давние, давние года. В воскресенье вербное, спозаранок, Ещё не остывший от детских снов, Я раскладывал цветных шерстяных обезьянок По уютному одеялу из лоскутов. И всё было празднично, просто, светло так – В весеннем небе серебряный серп, Дребезжанье новорождённых пролёток И пушистые котики пасхальных верб. Только взрослые почему-то не радовались веселью: «Пусть путь их будет светлее, чем наш». А за окном весна исходила капелью И стучалась к нам, в третий этаж. Вырос. Теперь Если смеюсь – не верьте, Теперь я узнал, и узнал навсегда, Что даже бессмертники не уйдут от смерти, Что все ушедшие не вернутся никогда. 1919

«Душа не знает сама…»

Душа не знает сама, Как петь, от пепла себя не очистив… Да разве мы знаем – поэты – о чем запоем? На бумаге тень от пальмовых листьев, Что расцветила чужая зима На холодном окошке моем. И по застывшей комнате вновь Слоняюсь – из угла в угол. Как бьется в висках кровь! Как пусто и гулко от стука шагов! – Доноси мне, ветер, – будь другом – Приветы родных снегов! 1919, Судак

«Здесь даль – чужая и немилая…»

Здесь даль – чужая и немилая, – Вот отчего так мало сил. И в эти сумерки унылые Меня никто не навестил. Ну что же? Я – с годами давними. Грядущих лет чуть слышен гул… Закрою снова окна ставнями, Чтобы закат не заглянул. 1919, Судак

К АБИГАИЛИ ДАР

1. «Я над закатами, на воле…»

Я над закатами, на воле – В безмолвьи снеговых вершин… Я всё простил тебе – все боли И то, что я теперь один. Да, ты ушла. Меж нами – знаю – Так много лет, так много миль, Но мне по-прежнему мерцают Твои глаза, Абигаиль. Я с каждым днем к тебе всё ближе, Твой облик с каждым днем ясней… Май вечера на горы нижет, – Смерть отцветающей весне! Лишь осень затуманит реки И горы дымкой голубой, – Последний сон смежит мне веки Соединением с тобой.