У самых дверей Дурдыев резко повернулся и крикнул:

— Отвечать будешь и ты, и твой начальник. Жаловаться пойду.

В конторе наступила тишина.

— Нехорошо получилось, — первым заговорил Буженинов. — Вы оскорбили представителя местного населения. Мы сюда помогать пришли, а вы…

Солдатенков покраснел.

— Что же, прикажете смотреть, как женщину избивают?

— Эта женщина — его жена! — возразил Буженинов. — Власть его над ней беспредельна. Она — его раба. Была и будет. Так велит их бог, их пророк Магомет, их вера в закон.

Солдатенков подошел к взъерошенному счетоводу и крепко тряхнул его за плечи.

— Магометом пугаешь? — насмешливо сощурил он свои дерзкие глаза. — Не пугай, мы уже пуганые.

— Неужели вы не понимаете, что это гложет вызвать конфликт? — вырвался из его рук счетовод. — Большие неприятности.

— А у нас с ними, мироедами, всегда и везде конфликт. Ты что же, ученый человек, дурачком притворяешься?

Буженинов пожал плечами: мне-то, мол, что?

— Пусть отвыкают от своих волчьих законов, — примирительно произнес Солдатенков. — Здесь хоть и глухомань, а все равно — Советская власть!

…На второй день, вечером, когда Николай и Наталья сели вычерчивать профиль нового варианта, Макаров отправился в аулсовет.

По дороге, шагая меж высоких глиняных дувалов по тропинке, поросшей выгоревшей травой, он вспомнил о посещении дома Дурдыева в первые дни своего пребывания в Мукрах. В тот день старик, низко кланяясь и прижимая руку к сердцу, попросил «дорожного начальника» посетить его «убогое жилище».

— Дорогим гостем будешь, — говорил он, выставляя вперед свою клочковатую бородку и прижмуривая глаза. — Приходи, пожалуйста.

Усадьба ховлы Дурдыева была окружена высокими глухими стенами, имевшими один вход. Макарову бросились в глаза щели-бойницы над воротами, угрюмо-неприступный вид этой крепости. Его проводили по крытой галерее-входу, дальше — по мощеному двору и ввели на половину, где обычно принимали гостей. Это помещение называлось михманхана.

Еще при входе Макаров снял обувь. Так его научила Наталья, успевшая познакомиться с местными обычаями.

Посреди комнаты лежала толстая новая кошма, а поверх нее — красный ковер. Макаров не знал, что ковер кладется для почетных гостей.

Едва Макаров ступил на ковер, какая-то женщина протянула ему таз с водой. Макаров недоуменно взглянул на нее, затем, догадавшись, ополоснул руки и вытер их мохнатым полотенцем.

«Ну, Наталья! — подумал он. — Не могла предупредить».

Хозяин, оживленно суетясь, пригласил гостя к столу.

В комнату вошла женщина, но уже другая. Это была молодая туркменка со светлыми волосами, что является здесь большой редкостью. На ней была красивая красная одежда, на груди сверкали серебряные украшения. Она мельком взглянула на Макарова своими удлиненными восточными глазами и тотчас же отвернулась.

«Неужели жена?» — изумился Макаров, невольно косясь в сторону молодой туркменки.

Затем в комнату входили и другие женщины, но ни одну из них Дурдыев не называл по имени. Только и слышно было: «Эй ты, подай то, убери это!»

Позже Макаров узнал, что все эти женщины были женами Дурдыева.

— Хорошее дело! — возмущался Макаров. — Сторож, советский служащий и целый гарем содержит. Куда смотрит местная власть?

Местные люди только покачивали головами в ответ на это. Они знали, что и сам Ниязов, председатель аулсовета, имеет несколько жен. Формально запрещенное, многоженство продолжало существовать. Глухая борьба шла в кишлаке. Нужно было делить землю, создавать коллективное хозяйство. Но людей, взявших землю у вчерашнего бая, находили заколотыми. Страх заставлял жителей поселка уходить прочь, в другие районы, а то и в Афганию, к своим родственникам, на тот берег Аму-Дарьи. Кишлак опустел.

А страна покрывалась строительными лесами, на которых весело трепетали знамена и лозунги первой пятилетки. Девушки в синих комбинезонах, положив друг другу руки на плечи, топтали бетон на быках Днепростроя. В клубах пыли, нажимая на перфораторы, стучащие, как пулеметы, трудились хлопцы, только вчера прибывшие из глухого села. Росли стены Краматорского и Горловского заводов. Гигантские комбинаты поднимались в Березниках и Соликамске. У всех на устах был Турксиб, о котором сочиняли песни.

А Магнитка! Словно исполинский магнит, притягивала она к себе сердца отважных патриотов.

А вот эта стройка в глухих-преглухих, тысячелетиями молчавших горах Кугитанга!

Но газеты, наряду с сообщениями о рекордах ударных бригад, печатали заметки о противодействии кучки врагов и отщепенцев. Где-то рушились своды глубоких шахт, пылали колхозные конюшни, падали под вражескими выстрелами советские активисты.

Не все было в порядке и на участке Макарова. Он знал, что среди рабочих ведется какая-то тайная агитация, подстрекательство к саботажу и срыву работ, что кто-то сознательно спаивает рабочих и втягивает их в картежную игру.