С тех пор Август Богдан никогда не пользовался бесплатным проездом. Пусть пропадает, хоть и жаль было: ведь сколько денег стоит такой билет! Он часто видел диковинные сны, особенно по ночам, но никогда не спал в часы дежурства. Ему снились огненные драконы, пролетавшие через сосновый лес к деревне. И каждый раз после того, как ему снился дракон, он твердо знал, что в деревне у кого-нибудь хворает скотина. А иногда Богдану снились и его собственные служебные успехи. Однажды во сне он увидел себя в красной фуражке, начальником станции в Гурове. Ему предлагали одеть коричневый мундир, [7] но он отказывался. Он хотел получить мундир начальника станции. Но ему не давали, он должен был сперва надеть коричневый мундир и участвовать в военно-полевых занятиях. Времени на это у него не было. И без того после работы хватало дел на собственном поле.

Однажды ему объявили, что настал час еще выше продвинуться по службе: он должен на некоторое время отправиться в армию. А как же шлагбаум? К шлагбауму приспособили стальной трос и управляли им прямо со станции. Так Августа Богдана заменил трос. А самого Августа спихнули в солдаты.

Бернгард Вонниг прибыл из Тюрингии. Он был садовником и превратил пять моргенов каменистого поля, принадлежавшего его отцу, в маленький рай. Он и сам уже готовился к тому, чтобы стать обитателем рая, ибо ищущий обрящет. В его сад пришли как-то сектанты, закупавшие свежие овощи. Бернгарду Воннигу они понравились тем, что питались только фруктами и овощами, и тем, что хотели увлечь за собой весь мир. Как здорово это было бы для садовников и огородников! Бернгард Вонниг чувствовал себя обязанным божьим людям и даже сродни им.

«Все к лучшему» — таков был девиз этих сектантов. Чем чаще Бернгард Вонниг с ними встречался, тем ревностнее старался следовать их принципам. Но это было не просто. Вот, например, сороки клюют еще не созревшие початки кукурузы. Разве это к лучшему?

— Сороки призваны возбуждать изобретательский дух и мышление человека, — отвечали ему.

Бернгард Вонниг долго размышлял и додумался до того, что человек и впрямь уже кое-что изобрел для борьбы против этих проклятых птиц. Он купил мелкокалиберное ружье и стрелял по сорокам. Все могло бы быть в порядке, но Вонниг не всегда попадал. Тогда он снова поразмыслил, напряг свой изобретательский дух и соорудил пугало. Впрочем, оно действовало только наполовину — отпугивало не всех сорок. Зато, как убеждался Вонниг, все другие предметы и явления были действительно «к лучшему».

То, что горох начинал прорастать лишь весной, а не зимой, было к лучшему; как бы в противном случае его ростки переносили морозы? К лучшему было и то, что яблоки росли на ветвях деревьев, где их грело солнце и обдувал ветер; ведь если бы они росли в земле, как, например, картофель, то как можно было бы предохранить их от гниения?

Однако внезапно произошло нечто такое, что опять оказывалось вовсе не к лучшему — Бернгарда Воннига призвали в армию. Он долго раздумывал над этим, но так и не нашел объяснений для военной службы. Он расспрашивал деятелей секты, как ему быть. Те отвечали:

— Государство, в пределах которого мы пребываем как гости, запретило нашу семью, семью нашего священного братства. Разум велит нам теперь молчать и заговорить снова лишь тогда, когда настанет наш час. Все к лучшему.

Так садовник Бернгард Вонниг отправился в армию, не получив ответа на многие вопросы.

Богатый крестьянин Альберт Маршнер жил в Мекленбурге, в деревне Пазентин. В одной из тех немногих мекленбургских деревень, где не было ни рыцарских имений, ни дворянских вотчин — словом, никаких барских поместий. Поэтому двое самых богатых крестьян считали своим долгом играть роль местных бар.

— Что слышно нового у Маршнера и Дина? — спрашивали при встрече друг дружку бедняки.

Дин соблазнил красивую батрачку, за которой увивался Маршнер, и девушка забеременела. В отместку Маршнер случил своего кобеля-таксу с овчаркой Дина — то-то будут уродливые щенки! А когда Маршнер пошел охотиться, то Дин подстроил все так, что тот стрелял по чучелу лисы, а к чучелу была прикреплена записка: «г…му стрелку, привет от соседей». Маршнер не остался в долгу и так размалевал белилами диновского вороного, что тот стал похож на зебру.

Стремление к мировому господству, которым был одержим диктатор с куцыми усиками, не миновало и Мекленбурга. Те, кто раньше других воспринял это стремление как свое личное и жил и действовал в соответствии с ним, стали наместниками новой власти. В Пазентине таким наместником оказался Дин. Когда богатей и грубиян Маршнер спохватился — было уже поздно.

Однажды в воскресенье Маршнер увидел, что Дин шагает в церковь в глинисто-коричневой куртке с кантами, затянутый портупеей и с кинжалом у пояса. Ах, черт подери! Дин стал царьком деревни. Маршнер задумал месть.

Дин проводил много времени в разъездах, он ездил то в окружной, то в областной город. Он пыжился от величия — глава деревни! — и от боевого разбойничьего задора. Его жена должна теперь носить волосы венцом, как Гретхен, и вообще во всем стать насквозь немецкой и германской. Ей хотелось стать заодно уж и образцовой немецкой матерью, но Дин то и дело где-то на стороне портил свою германскую кровь. Однажды в воскресенье в церкви во время молитвы Маршнер поймал на себе взгляд истосковавшейся по мужской ласке фрау Дин и в тот же вечер отправился к ней. Он сказал, что пришел покупать теленка, и мягкая солома в телятнике стала брачным ложем для него и похотливой жены Дина.