Ведь в таком случае «трудящиеся», которых пришла освобождать Красная Армия, «опять будут под гнетом помещиков и капиталистов и над ними будет (учинена. – В.Н.) фашистская расправа». Например, красноармеец 96-го стрелкового полка Насибулин высказывал недоумение: «Шли, шли вперед, а теперь идем назад, ведь украинцев и белорусов и здесь (за демаркационной линией. – В.Н.) много. Почему мы не могли бы и их освободить».

В то же время, как подчеркивал М.И. Мельтюхов, «новое направление политработы» на завершающем этапе «освободительного похода», связанное с разъяснением советско-германского договора о дружбе и границе, давало положительные результаты. Звучали, например, следующие высказывания: большевистская партия и советское правительство правильно приняли решение «об отводе наших войск за реку Западный Буг, нас теперь никто не сможет обвинить, что мы использовали освободительную войну для захвата чужой территории» (красноармеец 96-го стрелкового полка Пашковский). Сотрудник Химического управления РККА военинженер 2-го ранга Петров утверждал: советско-германская «граница проведена с учетом всех моментов, и она правильна. К СССР отошли Западная Белоруссия и Западная Украина».

Однако органы НКВД выявляли и «крамольные» высказывания, свидетельствовавшие о наличии в сознании военнослужащих признаков «красного империализма». Так, работник 3-го отдела Артиллерийского управления РККА майор Володин прямо заявлял: «Я заражен красным империализмом: нам нужно захватить Варшаву». Сходным образом мыслил сотрудник 5-го управления РККА майор Герасимов: «Ограничиваться только Западной Белоруссией и Западной Украиной не следует. Необходимо во что бы то ни стало обеспечить за СССР площадь хотя бы до Вислы. Варшава тоже должна быть наша, ведь это слово русское (sic! – В.Н.). Сейчас наступил благоприятный момент, чтобы вернуть всю территорию, отнятую у нас несколько лет тому назад». Заместитель политрука Неверов говорил: немцам «Варшаву отдали – это тяжелая потеря».

Вольные или невольные приверженцы идеи «красного империализма» в рядах Красной Армии в конечном счете выступали как антагонисты официальной советской пропаганды, настроенной после 23 августа 1939 г. на сближение с «дружественной» нацистской Германией. Это, в свою очередь, квалифицировалось сотрудниками НКВД как признак «нездоровых» настроений. Например, их не могло не «заинтересовать» мнение красноармейца 283-го стрелкового полка по фамилии Рудавка, который ставил вопрос так. Вначале советско-германскую границу намечалось провести по реке Висла, а затем – по реке Буг, не есть «ли это уступка СССР Германии?». Помощник командира 14-го стрелкового полка Щепланов утверждал, что советское правительство напрасно «уступает этому прохвосту» (Гитлеру), поскольку он все равно нападет. А младший командир 60-й стрелковой дивизии Растягаев с тревогой заявлял по поводу советско-германского соглашения от 28 сентября 1939 г.: «Мне кажется, что здесь неладно что-то, мы много уступили (территорий. – В.Н.) Германии». [395] Наконец, командир в/ч 296 Харьковского военного округа капитан Гороховик полагал, что «Польша для Германии семечки. Гитлер хочет быть вторым Наполеоном. Вот забрал Чехословакию, а теперь Польшу; в 1939-1940 гг. Францию, а в 1941 г. – СССР (sic! – В.Н.). Гитлер с головой – он вот заключил договор с нами, а сам будет всех щелкать поодиночке, а там доберется и до нас». [396]

Между тем по окончании боевых действий в Западной Украине и в Западной Белоруссии Л.З. Мехлис распорядился к 15-20 ноября 1939 г. обобщить опыт партийно-политической работы с личным составом. При этом следовало подробно остановиться на характеристике каждого этапа «освободительного похода». Начальник ПУРККА также требовал всестороннего изучения опыта идеологической обработки личного состава армии противника. Военные советы и начальники политуправлений фронтов должны были представить сведения о составе должностных лиц и о тех конкретных структурах, которые отвечали в польской армии за идеологическую работу, о роли католических священников в ней и т.д. и т.п.

31 октября 1939 г., т.е. в тот день, когда В.М. Молотов публично назвал Польшу «уродливым порождением Версальской системы», Ленгорлитом была составлена «сводка вычерков и конфискаций» на основании просмотра готовившихся к изданию печатных материалов. В учебной программе по экономической географии ЛГУ им удалось обнаружить явную «крамолу»: Польское государство рассматривалось «неправильно», поскольку составители методического пособия ни словом не обмолвились «о его несостоятельности и распаде». [397]

В целом первый опыт освоения «сфер интересов» СССР, оговоренный в секретных дополнительных протоколах к советско-германским соглашениям 1939 г., оказался успешным. Свою действенность показал комплексный подход к пропагандистскому обоснованию территориальных приращений за счет Польши, сама законность дальнейшего существования которой была поставлена под сомнение сталинским руководством. Поражения поляков в боевых действиях против Германии в 1939 г. позволили советской пропаганде изобразить лидеров Речи Посполитой в весьма невыгодном свете. Наконец, довольно удачной для восприятия общественным сознанием в СССР оказалась идеологическая подоплека продвижения Советского Союза на запад, а именно: лозунг «освобождения единокровных братьев, украинцев и белорусов», которые длительное время находились «в ярме польских панов».

В ходе антипольской политико-идеологической кампании 1939 г. были на практике опробованы формы и методы пропагандистского обеспечения внешнеполитических акций Кремля, сложился своеобразный механизм практического осуществления подобного рода акций.

Советский Союз и Финляндия формально заявили о своем нейтралитете в условиях начавшейся Второй мировой войны. В то же время внешнеполитические и стратегические позиции СССР значительно усилились в результате «освободительного похода» 1939 г. и присоединения Западной Украины и Западной Белоруссии. Их дальнейшему упрочению способствовало подписание Советским Союзом договоров с Латвией, Литвой и Эстонией (конец сентября – начало октября 1939 г.), которые позволили разместить на территории этих стран контингенты Красной Армии. В Хельсинки понимали, что эти договоренности привели к нарушению баланса сил на Балтике в его пользу. В случае ужесточения позиции Москвы, как предполагало финляндское руководство, оно могло найти опору в лице Германии. Однако на практике Гитлер в тот период посчитал свое вмешательство «излишним». [398] Столь же эфемерными представлялись надежды Финляндии на активное содействие военных противников фюрера – Англии и Франции.