Политико-пропагандистской работой в армейских частях в 1940 г. занималось более 70 тыс. человек (в том числе – свыше 40 тыс. чел., вновь назначенных в 1938-1939 гг.), т.е. в три раза больше, чем в 1937 г. При этом к высшему звену (полковые комиссары и выше) принадлежало 1780 чел., к старшему (старшие политруки и батальонные комиссары) – 22 500 чел., к среднему (младшие политруки и политруки) – 45 900 чел.. [539] С мая 1940 по февраль 1941 г. было переаттестовано 99 тыс. политработников запаса, а всего к 1 февраля 1941 г. их состояло на учете свыше 122 000 чел.. [540] Для сравнения, численность командно-начальствующего состава РККА (включая ВВС) на 1 января 1941 г. составляла 540 тыс. чел.. [541]

Важнейшие кадровые изменения произошли в начале мая 1941 г. в высших эшелонах партийно-государственного руководства СССР. 4 мая Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление «Об усилении работы Советских центральных и местных органов». [542] В преамбуле постановления со всей определенностью обосновывалась необходимость его принятия: делалось это в целях «полной координации работы советских и партийных организаций и безусловного обеспечения единства в их руководящей работе, а также для того, чтобы еще больше поднять авторитет советских органов в современной напряженной международной обстановке, требующей всемерного усиления работы советских органов в деле обороны страны». В соответствии с этой основной задачей Политбюро единогласно утвердило назначение Сталина Председателем Совета Народных Комиссаров СССР. Он оставался первым секретарем ЦК ВКП(б) и, поскольку не мог уже «уделять достаточно времени работе по Секретариату ЦК», его заместителем по Секретариату стал А.А. Жданов. Ранее Жданов осуществлял общее наблюдение за деятельностью Управления пропаганды и агитации, а теперь был освобожден от этой обязанности. А.С. Щербаков по решению Политбюро назначался секретарем ЦК ВКП(б) и руководителем Управления пропаганды и агитации ЦК с сохранением за ним поста первого секретаря Московского обкома и горкома ВКП(б). В.М. Молотов, являвшийся до этого Председателем СНК, стал заместителем Сталина по Совнаркому и «руководителем внешней политики СССР», оставаясь на посту народного комиссара иностранных дел. 4-5 мая 1941 г. опросом членов ЦК ВКП(б) (всего 71 чел.), оформленным протоколом Пленума ЦК, постановление Политбюро «Об усилении работы Советских центральных и местных органов» было единогласно утверждено.

В литературе идет дискуссия по вопросу о том, чем объяснялся столь решительный шаг Сталина, принявшего на себя руководство СНК СССР. По мнению О.В. Хлевнюка, этот шаг означал повышение «значения правительства и его аппарата в руководстве страной и выработке решений». [543] Р.Ф. Иванов оспаривал мнение о том, что решение Сталина взять на себя обязанности главы советского правительства диктовалось «политическими мотивами внутреннего характера». Как считал Иванов, это назначение было вызвано в первую очередь причинами внешнеполитического характера». [544] Л.А. Безыменский писал в данной связи: «Скорее всего, это был не внешне-, а внутриполитический сигнал о серьезности обстановки». [545]

Как считал Ю.Н. Жуков, стремясь поддержать за рубежом впечатление «о якобы сохранявшейся в Кремле неуверенности при оценке международного положения», колебаний при выработке внешнеполитического курса, советское руководство в то же время не сомневалось в неизбежности войны с Германией, а посему пришло к пониманию необходимости завершения процесса «создания военного кабинета». Имея в виду Сталина, историк писал, что после 4 мая 1941 г. «первый секретарь ЦК ВКП(б), более восемнадцати лет остававшийся формально как бы в тени (sic! – В.Н.), наконец взял лично на себя всю полноту ответственности, к тому же официально, за все последующие действия, предпринимаемые правительством Советского Союза». Совмещение в одном лице двух высших постов двух существовавших тогда ветвей власти, отмечал Ю.Н. Жуков, лишь «подчеркивало значимость и момента», и той роли, которую отныне были «призваны играть чисто государственные структуры». Сталин, по мнению Жукова, с этого момента «осуществлял общее руководство, объединял и координировал обе властные структуры». Жданов возглавил партийный аппарат, направляя его работу с помощью двух управлений – кадров и пропаганды. Щербаков же стремительно «взлетел в табели о рангах» и всего за два с половиной года «поднялся в узкое руководство». [546]

И.В. Павлова фактически солидаризировалась с выводами Ю.Н. Жукова о том, что назначение Сталина обосновывалось причинами внешнеполитического порядка. Она подчеркивала, что сталинская власть к маю 1941 г. «была безграничной и без каких-либо легитимных формальностей». Павлова высказала следующее предположение: подлинный смысл решения о назначении Сталина Председателем Совнаркома СССР, представляющий собой «часть той государственной тайны, которая десятилетиями скрывалась благодаря созданному им механизму власти», диктовался неотвратимостью надвигавшейся войны. Не случайно в связи с этим, что Сталин приблизил к себе Жданова и Щербакова. [547]

Г.В. Костырченко категоричен в своих выводах относительно передачи Сталину поста Председателя СНК СССР. Сделать это потребовала все более нараставшая «угроза втягивания Советского Союза во Вторую мировую войну». В то же время Костырченко с некоторым пессимизмом писал о перемещении Жданова, предопределенном постановлением Политбюро от 4 мая 1941 г. Якобы освобождение А.А. Жданова от обязанностей «наблюдения за Управлением пропаганды и агитации» и назначение А.С. Щербакова мотивировалось тем, что последний был молодым и энергичным. Костырченко далее высказал, как представляется, спорное, суждение: в упомянутом постановлении Политбюро «…Жданов как бы в утешение (курсив мой. – В.Н.) объявлялся заместителем Сталина по секретариату ЦК, хотя и без того был им несколько лет». [548]

На первый взгляд, в череде «внешних врагов», образы которых столь активно использовались в советских пропагандистских материалах рубежа 1930-1940-х гг., не оставалось места для Германии и германского фашизма. Подобная версия представляется основательной с учетом широко распространенной в мемуарной и исследовательской литературе версии о том, что Сталин безоглядно верил в надежность пакта о ненападении с Гитлером.

Однако приверженность (если таковая вообще имела место) договору о ненападении не мешала ему сохранять враждебное отношение к Германии.

Так, инструктируя генерала авиации И.Ф. Петрова, направлявшегося в марте 1940 г. в составе государственной комиссии для ознакомления с образцами военной техники в Германию, Сталин подчеркивал: «Учтите: договор с Германией хотя мы и подписали, но фашистская Германия была и остается злейшим нашим врагом». [549] Известный авиаконструктор А.C. Яковлев, ссылаясь на впечатления от встреч с вождем, вспоминал о постановке им конкретной задачи: усвоить особенности конструкций немецких самолетов для того, чтобы в конечном счете научиться «их бить». [550] Сталин, оказывавший особое расположение польской писательнице В. Василевской, которая стала советской гражданкой, удостоил ее личной аудиенции в своем кремлевском кабинете 28 июня 1940 г.. [551] Как утверждала писательница, он заявил ей, что война с немцами начнется рано или поздно. [552]