Шрифт:
Уж очень это походит на аналогичную ситуацию, возникшую в творчестве другого литератора примерно в то же самое время: он одновременно напечатал две большие статьи: одну — в Союзе о Максиме Горьком как об основоположнике советской литературы, другую — за рубежом (правда, под псевдонимом) о Максиме Горьком как о погубителе советской литературы…
Замечу, что и Б. Окуджава, и В. Высоцкий всегда служили одной музе».
С отъездом А. Галича на Запад служение двум музам прекратилось, и вполне вероятно, что Галич стал неудобен КГБ так же, как стал неудобен болгарским спецслужбам болгарский писатель-эмигрант Георгий Марков, убитый с помощью КГБ в октябре 1978 года.
Следует отметить и то, что Франция всегда занимала в тайных планах КГБ одно из ведущих мест, а благодаря тому, что основные разведоперации курировались непосредственно руководством Первого Главного управления (внешняя разведка), во Франции раскрываемость агентуры КГБ была самой минимальной по сравнению с другими странами Западной Европы. В год гибели А. Галича в парижскую резидентуру КГБ пришел новый руководитель: вместо И. П. Кисляка, пробывшего резидентом целое пятилетие, из Москвы прибыл Николай Четвериков. Не послужила ли смена руководства поводом для активизации действий парижской агентуры против так называемых «агентов влияния», которые действовали не только в Советском Союзе, но и за его пределами?
24 января 1977 года председатель КГБ Ю. Андропов подписал весьма интересный документ, в котором, в частности, говорилось: «По достоверным данным, полученным Комитетом государственной безопасности, в последнее время ЦРУ США на основе анализа и прогноза своих специалистов о дальнейших путях развития СССР разрабатывает планы по активизации враждебной деятельности, направленной на разложение советского общества и дезориентацию социалистической экономики. В этих целях американская разведка ставит задачу: осуществлять вербовку агентуры влияния из числа советских граждан, проводить их обучение и в дальнейшем продвигать в сферы управления политикой, экономикой и наукой Советского Союза.
При выработке указанных планов американская разведка исходит из того, что возрастающие контакты Советского Союза с Западом создают благоприятные предпосылки для их реализации в современных условиях.
По заявлению американских разведчиков, призванных непосредственно заниматься работой с такой агентурой из числа советских граждан, осуществляемые в настоящее время американскими спецслужбами программы будут способствовать качественным изменениям в различных сферах жизни нашего общества, прежде всего в экономике, и приведут в конечном счете к принятию Советским Союзом новых западных идеалов».
Появление подобного документа явилось естественной реакцией КГБ на ту разрядку международных отношений, что наступила между Востоком и Западом в начале 70-х. После подписания Хельсинкских соглашений в 1975 году контакты между Западом и Востоком расширились, а это прибавило дополнительных хлопот КГБ. Каждый мало-мальски интересный для КГБ контакт советских граждан с иностранцами должен был фиксироваться. Не избежал столь пристального внимания к себе и Владимир Высоцкий, который как магнит притягивал к себе разных людей как в Союзе, так и далеко за его пределами. Работу КГБ в этом направлении облегчала болезнь Высоцкого, к которой с этого года прибавилось и увлечение наркотиками. Те рейсы советских летчиков, которые привозили Высоцкому в Москву наркотики, спрятанные в бутылки и выдаваемые за облепиховое масло, наверняка были известны чекистам. Это был отличный компромат на Владимира Высоцкого, и при удобном случае он всегда мог послужить хорошим средством давления на него.
1978 год
Вступив в отчаянную гонку со смертью, Владимир Высоцкий прекрасно понимал, на чьей стороне в скором времени будет победа. Но не зная точно, когда наступит развязка, он теперь каждый из отпущенных ему судьбой дней проживал так, как будто это был последний день в его жизни.
Написанное им в один из дней 1978 года стихотворение «Упрямо я стремлюсь ко дну» со всей очевидностью указывает на внутреннее состояние Высоцкого:
Упрямо я стремлюсь ко дну — Дыханье рвется, давит уши… Зачем иду на глубину — Чем плохо было мне на суше? Там, на земле, — и стол, и дом, Там — я и пел, и надрывался. Я плавал все же — хоть с трудом, Но на поверхности держался. Линяют страсти под луной В обыденной воздушной жиже, — А я вплываю в мир иной: Тем невозвратнее — чем ниже.Михаил Шемякин в своих воспоминаниях говорит о том же: «В последние два года Володя говорил о смерти постоянно. Он не хотел жить в эти последние два года. Я не знаю, какой он был в России, но во Франции Володя был очень плохой. Я просто уговаривал его не умирать…
У него было предчувствие смерти, депрессии бывали страшные. Володя ведь многого не говорил. А у него начиналось раздвоение личности… «Мишка, это страшная вещь, когда я иногда вижу себя самого в комнате!»
Мы с Володей поругались один только раз, когда он попросил у меня наркотик… «Ну у тебя столько знакомых врачей-коллекционеров…» Действительно, это так. Я мог бы достать хоть ящик — ничего не стоило. Предложил бы гравюру — домой бы принесли. Я говорю: «Володя, кто тебя посадил на иглу, вот у тех и проси! Можешь сейчас уйти, хлопнуть дверью — хоть навсегда! У меня не проси…»
Ему многое укорачивало жизнь, и сам себе он ее укорачивал.
Последний год он был раздираем какой-то необъяснимой тоской, которую не мог преодолеть. Казалось, что должно быть наоборот: выходили его пластинки, разрешались поездки за границу, не смолкали аплодисменты. А он отчаянно тосковал под солнцем Южной Америки, под серым парижским небом. Нигде он не находил себе места. И он начал сознательно убивать себя. Врачи обнаружили предынфарктное состояние, он изнурял себя непосильной, напряженной работой: театр, кино, концерты, новые поэмы, песни… И отравлял себя алкоголем. Он не реагировал на предупреждения врачей, ни на больницы, в которые его направляли в коматозном состоянии, ни на просьбы и уговоры жены и близких друзей…