Шрифт:
— Вы говорите не как врач. Врачи всегда соглашаются, а вы со мной спорите. И в «Соловьевке» спорили. Можно сказать, за человека не считали, видели во мне лишь алкаша.
— Видите ли, пьянство и наркомания — это не аппендицит или инфаркт, которые мало зависят от воли человека. Пьянство — следствие свободы выбора, человек совершенно сознательно и самостоятельно приобщается к этому пороку и по собственной воле расстается с ним. Не случайно наибольшую помощь подобной публике оказывают не медики, а священники и разные другие люди. В психиатрии главное оружие врача — это его личность. Если личность лекаря сильнее личности пьяницы и лекарю удается его отговорить от такого образа жизни, в котором стержнем является водка, то вовсе неважно, кто по профессии этот лекарь. Если человек не намерен избавиться от своего порока, никто не сможет это сделать помимо его воли.
— Так, выходит, я не больной человек?
— Вы больной, болезнь ваша вытекает из вашего образа жизни, который вы сознательно выбрали. Измените образ жизни — и ваша болезнь пройдет. В мире не описано такой наркомании и такого этапа этой болезни, когда сам человек, без всякой посторонней помощи, не смог бы избавиться от пьянства и наркотиков.
— Но ведь вся страна пьет, а среди актеров половина — алкаши.
— Не вся страна пьет, кто-то и работает. А те, кто пьет да не лечится, плохо кончат, страну развалят, через 10–15 лет превратятся в живых трупов, которым на все наплевать. Пьющие же актеры, или врачи, или инженеры в массе своей не алкоголики, как вы, а просто распущенные люди, которых нужно перевоспитывать, а не лечить.
На это Высоцкий ничего не ответил, мы попрощались и более не виделись».
К сожалению, эта встреча ничего уже не могла изменить в судьбе Владимира Высоцкого. Старуха Смерть подошла почти вплотную и протянула к нему свои костлявые руки. «Уйду я в это лето в малиновом плаще», — вывела в те дни рука Владимира Высоцкого пророческие строки.
Но выпадали в те дни и радостные минуты в жизни поэта. В майском номере ленинградского журнала «Аврора» были напечатаны небольшие очерки Вениамина Смехова о своих коллегах по Таганке. Среди имен Зинаиды Славиной, Валерия Золотухина, Аллы Демидовой значилось и имя Владимира Высоцкого. Статья эта настолько тронула израненную душу Высоцкого, что, укладываясь спать, он положил номер журнала на столик рядом с кроватью, чтобы утром снова и снова перечитать две странички малого формата, увидеть свое имя «не латинским шрифтом», как он сам говорил, перечитать вновь слова, продиктованные сочувствием и пониманием.
В те майские дни судьба в последний раз свела вместе Владимира Высоцкого и Олега Даля. Случилось это на квартире поэта на Малой Грузинской, и Н. Галаджева о той встрече писала: «В феврале 1980 года Даль сказал: «Сначала уйдет Володя, потом — я». Они очень редко общались, не сидели в компаниях, не дружили домами, но очень хорошо понимали и чувствовали друг друга. И, наверное, поэтому такими редкими и короткими бывали их встречи. Когда настолько все ясно — говорить трудно. Хочется молчать. Или как тогда, в мае 1980-го, три проведенных у Высоцкого дня слушать его стихи. Давно не слышавший друга, Даль поразился, как сильно вырос и окреп голос поэта. Это была их последняя встреча».
К тому времени Высоцкий все чаще впадал в состояние депрессии, когда его воля отказывалась слушаться его, а разум был затуманен алкоголем. Барбара Немчик, вспоминая его таким, рассказывала: «У него у самого было какое-то чувство безысходности, однажды он сказал мне:
— Знаешь, мне только и осталось, что пустить себе пулю в лоб».
Мне снятся крысы, хоботы и черви. Я Гоню их прочь, стеная и браня, Но вместо них я вижу виночерпия, Он шепчет: «Выход есть — к исходу дня Вина! И прекратится толкотня, Виденья схлынут, сердце и предсердие Отпустят, и расплавится броня!» Я — снова — я, и вы теперь мне верьте, я Немного прошу взамен бессмертия, — Широкий тракт, холст, друга да коня, Прошу покорно, голову склоня: Побойтесь Бога, если не меня, Не плачьте вслед во имя Милосердия! Что Фауста ли, Дориана Грея ли, Но чтобы душу дьяволу ни-ни! Зачем цыганки мне гадать затеяли? День смерти уточнили мне они… Ты эту дату, Боже сохрани, — Не отмечай в своем календаре или В последний миг возьми и измени, Чтоб я не ждал, чтоб вороны не реяли И чтоб агнцы жалобно не блеяли, Чтоб люди не хихикали в тени. От них от всех, о Боже, охрани Скорее, ибо душу мне они Сомненьями и страхами засеяли! (1 июня 1980)В Париже не находила себе места от той же безысходности поверившая было в лучшее, а теперь разочаровавшаяся Марина Влади. Б. Немчик вспоминает: «При мне Марина звонила, а Володя был в такой плохой форме, что даже не мог говорить… Марина тогда сказала, что пойдет в посольство и сама разведется с ним… И Володя этого боялся… Мне он однажды признался:
— С ней уже не могу, а без нее тоже не могу…»
В конце мая Высоцкий вновь срывается в Париж, но до Марины не доезжает. По словам все той же Б. Немчик: «Он просто пропал в Париже. Он позвонил Марине, что встречать не надо, что он сам доедет… А на другой день она звонит:
— Где Володя? Он не приехал! Я не знаю, где он!
А Володя просто сбежал. Он там тоже выпивал».
В воспоминаниях самой Марины Влади тоже есть строки об этом «исчезновении» Высоцкого: «…однажды ночью — звонок моей подруги. Ты уже несколько часов в Париже — в одном из русских ресторанов, — и дело плохо, надо ехать за тобой. Я бужу Петю — мне нужна помощь. Мы находим тебя на банкетке, обитой красным плюшем, в самом темном углу. С тобой гитара и чемодан, ты похож на отставшего от поезда пассажира.
Наш добрый доктор Поль Онигман не может ничего сделать — тебя нужно класть в больницу. В коридоре доктор Дюгерен смотрит на меня и спрашивает:
— На этот раз кто?
— Мой муж.
— Бедняжка…
В том же коридоре несколько лет назад находился мой старший сын. Прошло время. Ты приходишь в сознание, а дальше — угрызения совести, отчаяние и, наконец, откровенный разговор со мной. Я отказалась, несмотря на советы врачей, оставить тебя в специальной клинике. Быть может, я должна была на это решиться. Но могла ли я посягнуть на твою свободу, которой ты дорожил больше жизни?»