Шрифт:
Портретное сходство ученого и пианиста не «буквально», но оба они из мастерской одного скульптора. Лицо Бориса Викторовича чуть более земное — я встречал такие у эстонских крестьян. И это не случайность, в нем течет эстонская кровь. Ему ведома музыка высоких сфер, но для него звезды еще и ориентиры траекторий космических ракет. Он один из создателей новой науки — управления космическими аппаратами, и по традиции Борис Викторович открывает Королевские чтения в Москве, принимает делегации иностранных ученых, космонавтов.
На примере Б. В. я вновь убедился, что многообразие интересов не заказано и современным ученым. Пусть не всем дано следовать в этом за великим Леонардо, но я уверен: такое не кануло в Лету...
О том, что классическая система перспективы не единственный способ представить трехмерный мир на двухмерной плоскости картины, знают давно. Почему наряду с прямой существуют на картинах и параллельная и обратная перспективы, обсуждали много раз. Почему так, а не иначе представляли мир разные мастера разных эпох?
Вспоминаю, как пытался ответить на этот вопрос опытный искусствовед-экскурсовод в том самом музее, где докладывал итоги своих исследований Б. В.
«Египетский художник старался передать не реальный, объективный мир, а зрительный или, точнее, чувствуемый (перцептивный) образ этого мира. Ему разрешалось представлять элементы этого мира наиболее удобно и наглядно, а иногда изображать известными зрителям условными знаками. Посмотрите теперь на полотна средневековых художников, где рядом с земным, реальным миром видим мы кусок мистического пространства, «того света», населенного божеством и ангелами. Земные персонажи картины на них не смотрят, они их просто не видят. Византийские и древнерусские художники тоже соединяли земной и небесный мир».
Вероятно, примерно так объяснял экскурсовод отступление старых художников от изображения перцептивного пространства, когда выдалось у Б. В. редкое окно между вседневными обязательными занятиями и он зашел в музей, чтобы отдохнуть и отвлечься.
Аргументация квалифицированного экскурсовода не вполне его убедила. «Большая выразительность» не могла быть единственной причиной отступления от истины, утвержденной, казалось, в последней инстанции. Начались размышления, попытки искать общую причину; ощущалась неясность исходных понятий, необходимость навести порядок.
При широком диапазоне интересов и гигантском объеме поглощаемой информации Борис Викторович всегда умеет очень четко находить и ставить задачу. Он сразу вычленил из огромной проблемы восприятия живописи частную, но совершенно новую и нелегкую задачу, связанную с геометрией и сулившую возможность математического подхода. Возможно, этот случай был подбором не ключа к замку, а замка к ключу, подбором задачи для реализации метода, нужного для того, чтобы возникла «пусковая ситуация». Не умей Б. В. быстро перестраиваться, он, наверное, прошел бы мимо нескольких не очень обоснованных замечаний экскурсовода. Но молниеносно сработал сканирующий луч, выхватил темную тропинку на перепутье исхоженных дорог, а хорошо развитая интуиция сказала — иди! И он пошел, преодолев привычное, но ложное чувство ясности и задав себе вопрос: что представляет тот образ в сознании художника, который переносит он на холст, картон, бумагу?
Я не вижу возможности изложить здесь содержание исследований Бориса Викторовича и его выводы. Я пытался лишь рассказать немного о нем самом — ученом, инженере, моем коллеге и товарище. Тем, кто заинтересуется проблемой изображения мира на плоскости холста, рекомендую обратиться к его монографиям.
* *
Творческий путь Б. В. Раушенбаха — это яркий, но далеко не единственный пример диалектики научного мышления, часто уводящего ученого далеко в сторону от первоначально намеченных целей, но отнюдь при этом не нарушающего некий внутренний закон, определяющий сложный путь развития личности.
Помню те далекие годы, когда на первой доске периодически проводившихся у нас в институте шахматных турниров выступал будущий гроссмейстер Юрий Львович Авербах. В то время Юрий Львович строил далеко идущие планы в области нашей науки, дела с его будущей диссертацией были, что называется, «на мази».
Но жизнь диктует свои условия: настал момент, когда научная деятельность Ю. Л. Авербаха вступила в противоречие с перспективой его спортивного роста. Предстоял Стокгольмский турнир, решающая встреча с гроссмейстером Штальбергом. Победа в предстоящем турнире сулила Ю. Л. Авербаху титул гроссмейстера, но требовала напряжения всех его творческих сил.
Когда Юрий Львович захотел узнать мое мнение относительно возможностей «измены» задуманной им диссертации, я привел ему чисто арифметический довод! кандидатов наук существует не одна тысяча, а гроссмейстеров шахмат — менее ста. Не берусь судить, в какой степени этот довод повлиял на сделанный им выбор. Для меня важнее другое: став известным гроссмейстером, Ю. Л. Авербах науке все же не изменил. Он нашел в ней иную грань, позволившую соединить склонность к исследованиям и увлечение шахматами. Юрий Львович работает над книгой по истории шахмат. В качестве первоисточников ему приходится использовать древние рукописи на санскрите (Индия) и на фарси (Иран). Связав историю шахмат с процессом становления научного мировоззрения, Ю. Л. Авербах пришел к выводу, что шахматы стимулировали критический пересмотр господствовавших с древних времен фаталистических концепций, провозглашавших предрешенность всех происходящих в мире событий. Именно шахматная игра наглядно иллюстрировала возможности изменений их хода, обусловленные либо свободой воли, либо вмешательством «его величества случая», вносящего в ход событий неожиданный поворот. Отказ от фатализма был необходим для последующего развития научных теорий, основанных на анализе причинно-следственных связей явлений с учетом их вероятностных свойств.