Шрифт:
В конце семинара Келдыш скромно попросил слова. Он вышел к доске и тихим голосом, в нескольких лаконичных фразах и формулах дал простое и остроумное доказательство общей теоремы.
Теорема Келдыша! Казалось, так недавно я изучал ее в университете. Живой классик! Мы ходили с ним по одним коридорам довоенного МГУ, но для меня, студента, он был персонажем иного, хрестоматийного мира.
...Войдя в просторный кабинет директора, я на секунду приостановился и глубоко вдохнул, словно мне предстояло проплыть под водой приличное расстояние от двери до его стола. Молодо выглядевший М. В. Келдыш с глянцевито черным крылом волос, слегка пробитых трассами первого серебра, с угольно-карими глазами был красив, что подтверждалось авторитетным коллективным мнением женской половины нашего института.
Он начал разговор тихим, даже, казалось, слабым голосом, с застенчивыми бархатными интонациями, но почему-то возникало ощущение скрытой силы, внутреннего мощного потенциала.
— Расскажите, пожалуйста, чем вы занимаетесь, и о последних результатах.
— Каким временем я могу располагать?
Я слышал, что Келдыш умеет ценить время: еще молодым цаговцем он не отрывался от работы в обеденный перерыв, пока сосед занимал ему очередь в столовую.
— Я вас не ограничиваю...
Слушал он очень внимательно. В слегка сдвинутых линиях лба и бровей, наклоне головы в сторону собеседника сквозила пристальная нацеленность мысли. Я сразу попал под гипнотическое воздействие его личности, волновался, не зная, на каком уровне вести разговор: ведь моя тема по распыливанию была ему совершенно не знакома. Я даже забыл о приготовленной стопке графиков и фотографий, положенных на его стол. Но вскоре понял по нескольким кратким вопросам, что он все быстро «усекает», а кое-где даже смотрит «на ход вперед».
Мстислав Всеволодович интересовался и техническими приложениями результатов, и методикой эксперимента, но преимущественно самим явлением, его сутью и закономерностями. Это был подход ученого, хотя в нем счастливо сочетались качества теоретика и инженера. Келдыш — математик по складу ума, но никак не кабинетный ученый — переживал тогда ответственный переломный момент: ему предстояло стать ученым-организатором, руководить большим коллективом сложных, беспокойных людей, стремительно развивающимся направлением современной техники. Моя «капельная» тема для него была лишь «каплей в море». Но в конце насыщенного полуторачасового рассказа он продолжал слушать так же внимательно. Когда я закончил, Мстислав Всеволодович предложил мне подготовить краткую статью в «Доклады Академии наук». Сердце у меня екнуло. Представление академика давало автору «зеленую улицу» к быстрой публикации статьи в ДАН, где помещаются сжато изложенные, научно значимые результаты. Это означало одобрение моего научного направления. Ободренный, я положил на стол заранее приготовленную бумагу. Мне требовалась фотоприставка для микросъемок, отдел снабжения обещал достать в плановом порядке лишь через год, я же договорился с мастером-оптиком, он брался изготовить за месяц.
— Почему вы обратились с этим ко мне?
— Больше не к кому...
Дело в том, что еще до прихода к нам М. В. Келдыша в бухгалтерии раскрыли мошенничество — подделку ведомостей, фиктивные договора. Аферу раскрыл сам главный бухгалтер. Был громкий показательный процесс. Но после таких историй, как нередко бывает, обжегшись на молоке, дуют и на воду. Запретили заключение договоров со «сторонними» вообще.
— Вам действительно это нужно?
— Да, Мстислав Всеволодович.
Келдыш поморщился, но документ подписал. Следствие по делу бухгалтерии еще продолжалось, главбух исполнял служебные обязанности, поэтому вполне естественно, что при виде многократно отвергнутого им и теперь вновь принесенного мной документа его чуть не хватил удар.
— Вы опять с вашими каплями?!
— Капля и камень точит.
— «Левый» договор! В такое время! Под монастырь хотите меня подвести?!
По неопытности и эгоизму я не понимал его душевного состояния и добился-таки заключения договора. Я помчался на квартиру моего мастера. Фронтовик, раненный, побывавший в немецком плену, он жил, как все тогда, голодновато и очень нуждался в моем заказе. Чисто прибранная комната в захламленной, неопрятной коммуналке. На стенах довоенные фотографии красивой женщины, от них веяло утраченным счастьем. А теперь в этой комнате жили он и... попугай.
— Молока хочу! — бодро выкрикнул попугай мне навстречу.
— Будет теперь тебе, Попочка, молоко,— ласково подошел к жердочке хозяин. Он показал мне палец, пробитый вчера до кости железным клювом оголодавшего попугая.
Келдыш проявлял неистощимое упорство и принципиальность в доскональном выяснении научной истины. Вспоминается любопытное событие. Шел 1948 год, и знакомый читателю В. И. Скобелкин напечатал объемистую работу, где в присущем ему своеобразном стиле критиковал признанные результаты Я. Б. Зельдовича, талантливого и уже тогда известного ученого. Теперь он академик, один из крупнейших деятелей науки — физикохимик и астрофизик. В работе Скобелкина крупным шрифтом было набрано: «Ошибка Зельдовича №1... № 2» и т. д. и резкая критика, но в строго математическом и холодно-академическом стиле.
Мстислав Всеволодович вызвал к себе Скобелкина и потребовал публичного выяснения истины. Последовал беспрецедентный научный поединок: на одной стороне «барьера» наш сотрудник Скобелкин, на другой — Зельдович, сотрудник Института химической физики Академии наук. Целый месяц шли восемь раундов дискуссии — восемь открытых заседаний научного семинара. «Судьей на ринге» был Мстислав Всеволодович. Присутствовали многие видные ученые. Среди «болельщиков», конечно, были все молодые работники обоих институтов.