Шрифт:
Подобно тому как Б. В. Раушенбах сумел найти математический подход к изучению произведений искусства, Ю. Л. Авербах совместил историю науки с историей шахмат, обнаружив новое интересное поле для науковедческих исследований.
Абсолютный слух
Царившая в стенах нашего института раскованная творческая атмосфера создавалась во многом благодаря юмору, поэзии, игре и помогала решать новые и важные научно-технические задачи.
Мой друг и коллега Гриша Г. никак не мог получить разрешение на уход в аспирантуру МАИ, в те годы его просто не отпускали с работы. Что он только не придумывал! Однажды начальник поручил ему проверить свою теорию на опыте. Заходит он через пару дней в комнату — Гриша сидит и аккуратно маленьким циркулем кладет точки на теоретическую кривую.
— Вы так быстро провели эксперимент? — спрашивает удивленный начальник.
— Зачем? — отвечает Гриша.— Я просто верю в вашу теорию.
Тогда его отругали, но еще все-таки не отпустили. Это произошло позже, когда он написал научный отчет в стихах. Боюсь, что это научно-поэтическое творение будет утрачено для будущих поколений, помню только рифму «начальник — паяльник».
После окончания аспирантуры Гриша вернулся обратно в институт и защитил диссертацию. Да, в нашем институте работали люди с нетривиальным мышлением. Будучи еще студентом МАИ, который некоторые остряки именовали «вокально-театрально-спортивным институтом с легким авиационным уклоном», тот же Гриша как-то не подготовился по сопромату и попросил у преподавателя разрешения уйти с семинара.
— У вас есть уважительная причина? .
— Да, я должен присутствовать...ну в одном месте, где будет решаться вопрос о моем авиатурне по Европе.
— Хорошо, идите, но принесете оправдательный документ.
На другой день они встретились в коридоре.
— Ну как ваш вопрос?
— Решился отрицательно...
— Сожалею. А оправдательная справка?
Гриша предъявил билет лотереи Осовиахима: он вчера присутствовал в Колонном зале на очередном тираже, и первый выигрыш действительно предусматривал полет на самолетах по Европе. Гришу спасло лишь чувство юмора преподавателя и высокие отметки.
Склонность к шутке не помешала Грише стать впоследствии вполне серьезным научным работником.
После периодов напряженной работы наступает обычно разрядка. Не помню, кто именно из современников Пушкина вспоминал, как, закончив «Бориса Годунова», Александр Сергеевич бегал вприпрыжку по комнате, радостно восклицая: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!»
У нас в коллективе «искусство разрядки» достигало высокого уровня. Менялись лишь формы. Одно время общепризнанной формой была игра в составление слов. Кто-нибудь предлагал вниманию остальных любое длинное слово. Побеждал тот, кто из букв этого слова мог составить наибольшее число различных слов. Чемпионом безоговорочно признавался Владимир Иванович Скобелкин (тогда кандидат, а ныне доктор технических наук) — человек одаренный не только в науке, но и в далеких от нее областях.
Не миновала нас и лихая бурсацкая забава: чем-то «не угодившего» человека хватают четыре дюжих молодца, вмиг переворачивают и ставят на голову — в состояние совершенно беспомощное. Спасибо, хоть держат и не дают упасть...
Кому-то, возможно, подобные шутки покажутся странными и неуместными: «Солидные люди, ученые, а ведут себя, как школяры...» Однако, будучи учеными, «солидными людьми» мы тогда еще не были. Нашему руководителю, еще не профессору, Абрамовичу было около тридцати, а мы и того моложе. А главное, жили мы напряженно, много работали, недоедали, недосыпали — почти все так жили в то трудное военное время,— и «студенческий дух» помогал нам и переносить тяготы и отдыхать. Молодость есть молодость несмотря ни на что — отсюда то шалости, то стихи...
Появился у нас новый сотрудник — стройный, с правильными чертами лица, с кружочком ранней «тонзуры», попросту с естественно полысевшей, а не выбритой Макушкой и такой же ранней сединой. Мы увидели в нем чеканное лицо библейского персонажа Иосифа Флавия в описании Л. Фейхтвангера. То ли нам показалось, что он глянул надменно, едва поздоровался, то ли так оно и было — новички ведь нередко бывают либо излишне робки, либо, напротив, высокомерны, но это не более чем защитная маска,— словом, созданный нашим воображением Иосиф Флавий многим из нас «не глянулся». Дня через два он подвергся сначала «боевому крещению»— те же четыре дюжих молодца поставили его все-таки на голову... А потом Клячко сочинил задиристую эпиграмму:
И он вошел — Иосиф Флавий,
Немного лыс, немного сед.
Тернистая дорога к славе
Уже оставила свой след.
................. ..............................
И он ушел — Иосиф Флавий,
Но только головою вниз.
Тернистая дорога к славе,
Судьбы извилистой каприз!
Кажется, именно с этой эпиграммы началось едва ли не повальное увлечение поэзией. На рабочих столах появились томики Маяковского, Пастернака, а кое у кого и Есенина. В меру сил и сами начали упражняться в стихосложении, сначала пародии и эпиграммы друг на друга, а затем и посвящения каким-либо событиям и датам. Постепенно добрались даже до лирики.
Мне Скобелкин посвятил лирико-иронические стихи о нереализованной идее улавливания капель в паутину. Остались в памяти лишь эти строки: