Шрифт:
Всего лучшего.
Ваш Пастернак.
Я долго жил под впечатлением письма. Перечитывал его. Письмо было написано простым школьным пером «№ 86» (в те годы употреблялось такое, а самопишущих ручек Пастернак не признавал). Запомнился почерк «летящих журавлей». Нет, Борис Леонидович мне не советовал менять профессию, и не только из-за моих личных качеств. Его письмо пробило скорлупу моей ограниченности и заставило серьезней поразмыслить о вещах более важных и сложных, чем проблема личного выбора...
На этом, собственно, можно было бы и закончить краткую историю моего несостоявшегося личного знакомства с Борисом Леонидовичем Пастернаком, если бы с давних лет в моей памяти не сохранился один, еще более ранний эпизод.
Вскоре после окончания Великой Отечественной войны мне вместе с группой наших сотрудников довелось присутствовать в Московском Доме ученых на поэтическом вечере Пастернака.
По установившейся традиции после чтения стихов и ответов на вопросы, заданные в письменном виде, мы со всех сторон обступили поэта, чтобы продолжить взволновавший всех нас разговор.
— Как вы считаете,— спросили Пастернака,— кто из поэтов сумел лучше всех рассказать о прошедшей войне?
Ответ последовал сразу:
— Твардовский. В поэме «Василий Теркин».
А после минутного размышления Борис Леонидович добавил:
— Твардовскому удалось это сделать потому, что ему дарован абсолютный поэтический слух. Поэт, лишенный такого слуха, подменяет живую народную речь диалектизмами. Собирает по крохам, записывает, а в результате вместо живой речи — фальшивая смесь из псевдолитературных и псевдонародных выражений и слов. У Твардовского совершенно иначе. Ни одного фальшивого звука. Поэма «Василий Теркин» — это не только произведение. Это сама жизнь.
Наша память, к сожалению, несовершенна. Не ручаюсь, что мне удалось воспроизвести этот ответ Пастернака дословно, но я постарался донести его смысл. Мысль о том, что абсолютным слухом могут обладать не одни лишь выдающиеся музыканты, показалась мне чрезвычайно глубокой. Может быть, именно эта мысль породила во мне доверие к Пастернаку и спустя несколько лет побудила меня обратиться к нему с письмом.
Опыт подсказывал мне, что абсолютным слухом должен быть наделен и настоящий ученый.
Однажды я докладывал о результатах своих опытов ученому, под руководством которого проработал многие годы.
— Повторите, пожалуйста, как происходил опыт и как вы вычисляли средний диаметр капель.
Я повторил.
— Спасибо, теперь мне все ясно. В первый раз вы упустили важную подробность (он изложил ее), и ваши выводы непонятны. Вот эти результаты измерений сомнительны потому, что...
Я повторил опыт с учетом того, что он сказал. Результаты измерений стали другими. Способность моего научного руководителя увидеть ошибку в результатах эксперимента была сродни абсолютному слуху музыканта, позволяющему обнаружить в исполнении музыкального произведения малейшую фальшь.
Истина прежде всего
В институте произошло важное событие: директором назначили академика Мстислава Всеволодовича Келдыша. Он стал знакомиться с научными направлениями и работниками. Мне предстояло сделать ему доклад.
Келдыш пришел к нам из ЦАГИ, овеянный славой одного из самых молодых (профессор в 27 лет!) и талантливых ученых. Он уже был лауреатом Государственных премий, одна из них была присуждена за решение задачи флаттера, которую в свое время поставил перед ним крупнейший аэродинамик С. А. Чаплыгин.
По мере того как возрастали скорости самолетов, проблема флаттера становилась все острей и острей. Самолеты разрушались в воздухе от внезапно возникавшей вибрации крыльев, и многим летчикам стоило жизни это загадочное тогда явление. Проблеме флаттера посвящались специальные научные форумы. Рассказывали, будто на приглашение принять участие в одном из таких форумов знаменитый математик и кораблестроитель А. И. Крылов ответил: «Приехать не могу, что такое флаттер, не знаю». После опубликования теоретических исследований М. В. Келдыша можно было сказать, и «что такое флаттер», и «как с ним бороться», и даже «как его можно победить».
О силе и быстроте мысли профессора Келдыша складывались легенды. Как-то в МГУ шел научный семинар по теории крыла и винта самолета. Его вел видный аэродинамик, профессор В. В. Голубев, он излагал сложное доказательство известной теоремы о параболе метацентров профиля крыла: геометрическое место точек приложения равнодействующей аэродинамических сил на профиле при различных углах атаки (наклонах крыла) представляет собой параболу. На задней парте сидел молодой аспирант Келдыш. С плотно исписанной доски записи стирались уже несколько раз, в аудитории все взмокли, следя за ходом мысли профессора. В конце он сказал, что эта замечательная теорема, по всей видимости, имеет общий характер, но пока ее с трудом доказали для двух профилей. Для самолетов, имеющих несколько крыльев (полипланов), скорее всего, тоже будет парабола, но вопрос очень сложен, решить его теоретически никому еще не удалось.