Тяжелым грузом лежали на его плечах годы заключения и ссылки. Были ли гарантии, что они не могут повториться? В эти первые годы возобновления своей работы в относительно нормальных условиях ему приходилось взвешивать каждый свой шаг, каждое слово, каждое действие, которые, бесспорно, контролировались, отслеживались, передавались куда надо специально приставленными на то людьми, заносились в пухлые досье и тщательно анализировались. Я совершенно убежден в том, что некоторых своих сотрудников он подозревал в подобной деятельности. Были наверняка и такие, о сотрудничестве которых с органами он знал точно. Несколько позже того времени, о котором сейчас ведем речь, начал работать заместителем начальника отдела научно-технической информации некто К., известный как один из доносчиков, по чьей милости С.П. в 1938 году был арестован. Когда, желая предостеречь С.П. от возможных неприятностей в будущем, посоветовали ему избавиться от такого близкого соседства, Сергей Павлович, говорят, ответил, что он предпочитает, когда враги находятся рядом. Вспоминаю ещё один эпизод. При одном из душевных разговоров С.П. поинтересовался, как я провожу свободное время, чем увлекаюсь, с кем дружу. Эту тему он, примерно, резюмировал так: "Не заводи близких друзей среди тех, с кем работаешь". Но разве это возможно? Не знаю, насколько он был прав, но определённый резон в его словах, несомненно, был.

Весь 1947 год был посвящён воспроизводству немецкой ракеты ФАУ-2 (V-2), нашего основного военного трофея, в наших условиях. Мне досталась вся баллистическая документация. Пришлось срочно восполнять недостающие теоретические знания, скрупулёзно разбираться в привезённых из Германии расчётных и проектных материалах, по ходу дела шефствовать над вновь поступающими молодыми инженерами и техниками. К осени были уже назначены первые опытные пуски собранных в нашем производстве ракет с полигона, строящегося у села Капустин Яр в Астраханской области, недалеко от русла реки Ахтуба. Надо было, не имея ни малейшего опыта, подготовить так называемые "Таблицы стрельбы", в которых должны содержаться все установочные данные для настройки бортовых приборов управления для наземного обслуживания ракеты, траекторные данные для различных служб и расчётов и т.д. Я, определённо, с этой работой сам бы не справился. Ранней весной пришёл к нам работать демобилизованный из армии в звании старшего лейтенанта инженерно-авиационных войск молодой человек по имени Святослав Сергеевич Лавров. Я был поверхностно знаком с ним ещё в Германии. Он вёл довольно уединённый образ жизни, не входя в какие-либо компании, да и занимался он больше вопросами, связанными с приборами управления и слежения за полетом, а не баллистикой как таковой. Он был на 2 года моложе меня, но за его плечами уже была Военно-воздушная академия им. Можайского, куда он попал после третьего курса Ленинградского государственного университета, и год или два фронтовой службы в авиационных частях. Уже работая у Королёва, он заочно окончил Московский университет и сделал блестящую карьеру учёного в области динамики полёта и математических основ использования электронно-вычислительной техники. Этот довольно хилый на внешний вид молодой человек, обладая колоссальным научным потенциалом, стал одним из основоположников современной ракетно-космической баллистики, одним из ведущих специалистов в области алгоритмических языков. Доктор технических наук, профессор, член-корреспондент АН СССР, он впоследствии в течение ряда лет возглавлял Институт теоретической астрономии в Ленинграде и заведовал кафедрой Алгоритмических языков на математическом факультете Ленинградского университета. В начале восьмидесятых годов его именем была названа одна из малых планет Солнечной системы. Судьба осчастливила меня, подарив такого близкого товарища по работе, как Святослав Сергеевич Лавров, с которым мы бок о бок трудились в течение двадцати лет, до кончины С. П. Королёва, когда после замены руководства в нашем Конструкторском бюро он перешел на работу в Вычислительный центр Академии наук.

Наше сотрудничество не замыкалось на производственном процессе, а имело учебно-академическое продолжение. В 1952 году в Артиллерийской академии им. Дзержинского была издана в качестве учебного пособия секретная книга под названием "Баллистика управляемых ракет дальнего действия", авторами которой были С. С. Лавров, Р. Ф. Аппазов и В. П. Мишин. Насколько мне известно, это была первая книга по дальним ракетам, когда-либо издававшаяся в Советском Союзе. Третий автор, Василий Павлович Мишин, был в то время первым заместителем С. П. Королёва, а впоследствии, после его смерти, - Главным конструктором и проработал на этой должности около восьми лет. В. П. Мишин получил степень доктора технических наук, профессора, был избран академиком АН СССР; им была организована кафедра Летательных аппаратов в Московском Авиационном институте, на которой с первых дней её создания я проработал по совместительству 38 лет. В 1956 году с упомянутой книги удалось добиться снятия грифа секретности и переиздания в той же Академии. В 1966 году переработанный вариант книги был издан в издательстве "Наука" как монография под тем же названием, посвящённая памяти академика С. П. Королёва. Книга послужила основанием и при написании другой моей книги: "Проектирование траекторий носителей и спутников Земли", изданной в 1988 году. Перед изданием, по моей просьбе, её тщательно просмотрел С. С. Лавров, и я при окончательной редакции учёл все его замечания и предложения.

Мне кажется, что, кроме пристрастия к науке, других увлечений у Лаврова не было. Чрезвычайно одарённый человек, он был к тому же необычайно трудолюбив, аккуратен и настойчив в достижении цели. Лаконичный и малообщительный с незнакомыми людьми, Святослав Сергеевич высказывал чудеса терпения и доброжелательности в общении с ближайшими коллегами по работе, не жалея времени и не претендуя на благодарности и признание своих заслуг. Бывало, бьешься днями над разрешением какой-нибудь очередной трудноподдающейся задачи и начинаешь уже отчаиваться, а обратиться к нему не позволяет самолюбие. Подойдет как бы нечаянно, совсем по другому делу, и, увидев груду исписанных листков, спросит, чем это я занимаюсь. Я показываю ему свои выкладки, рассказываю свой подход к решению и делюсь с ним своими затруднениями. Он садится рядом со мной, близко к углу стола, берет несколько чистых листков бумаги и кладёт их на самый краешек стола, будто другого свободного места на нем нет. Чуть задумавшись, медленно, растягивая слова, очень тихим голосом говорит: "Наверное, Рефатик, можно попробовать сделать так", и далее следует безупречная математическая формулировка чисто технической прикладной задачи, постепенное разворачивание тонкостей в её содержании, описание алгоритма решения с помощью формул и уравнений, поиск удобных методов вычислений. Аккуратно, довольно убористым почерком, начав страницу в верхнем левом углу, доводит свои записи до конца страницы и то же проделывает со второй, третьей, пока наконец не доведёт решение до наиболее приемлемого вида. Если где-то ошибётся или пойдёт не по рациональному пути, зачеркнёт эту запись одной линией так же аккуратно, не спеша, либо возьмет в скобки и продолжит выкладки дальше. Всё это он проделывал так, будто подобную задачу решал уже не один раз, а сейчас только повторяет этот вывод, готовясь к лекции или сообщению на каком-нибудь семинаре. И в заключение говорит: "Ты посмотри, Рефатик, внимательно, может быть, я где-нибудь ошибся или ты найдешь более короткий путь, я тоже ещё подумаю". Но мне почему-то не удавалось находить ошибки в его записях.

Всю жизнь Святослав Сергеевич называл меня "Рефатик" и только на официальных совещаниях обращался по имени, отчеству. Я его называл "Свет", а в его отсутствии вся наша баллистическая команда именовала его не иначе, как "Светик", и только для самых молодых сотрудников он был "Свет Сергеичем". Имя Святослав воспринималось мною не иначе, как имя, связанное с русскими князьями, бесконечными битвами, военными подвигами и поражениями и т.д. Другое дело "Свет" - это что-то светлое, тёплое, радостное, приятное...

В последние годы наши встречи случались всё реже и реже, тем более, что он живет в Санкт-Петербурге. Когда мы ездили к нему с поздравлениями по поводу его шестидесятилетия, затем в 1989 году встречались в Москве в связи со сбором воспоминаний о Сергее Павловиче Королёве, мы по-прежнему друг к другу не могли обращаться иначе, как "Свет" и "Рефатик" даже при том многолюдии, которое нас окружало. Наша взаимная симпатия не ускользала от внимания С.П., тем более, что он в нас, по-видимому, находил некоторое внешнее сходство: оба мы были чрезвычайно кудрявы и близоруки, что заставляло нас всегда быть при очках. Частенько он по-доброму подшучивал над нами: "Ну, а вы что скажете, заучившиеся очкарики, по этому поводу?" или "Как вы это объясните, кудрявые очкарики?" Однажды С.П. своей секретарше сказал: "Антонина Алексеевна, найдите мне поскорей этих кудрявых близнецов", и она сразу поняла, о ком идет речь. Нас к руководству часто приглашали парой, так как Лавров больше занимался идеологической частью проблем, а я - технической стороной. Признавая в Лаврове безусловного лидера, я всеми силами стремился к поддержанию и укреплению его авторитета, хотя он в этом, может быть, и не нуждался. Забегая несколько вперед, скажу, что к 1961 году под руководством Лаврова оказался самый большой отдел в нашем КБ с весьма разнообразной расчетно-теоретической тематикой, включавшей вопросы баллистики боевых ракет и космических аппаратов, динамики движения и управления, моделирующие установки, нагрузки, действующие на ракеты и аппараты, и стремительно расширяющуюся лабораторию электронно-вычислительных машин. В это время я был одним из двух его заместителей. Лавров всё больше отдалялся от нашей основной тематики, не в силах преодолеть свою возрастающую пылкую страсть к новой вычислительной технике, ясно осознавая последствия этой научно-технической революции нашего века. Он ушёл из нашего отдела, образовав на базе лаборатории новый отдел, который впоследствии превратился в вычислительный центр всего предприятия и завода, одного из самых мощных во всей отрасли. Я же под натиском С.П. и Лаврова вынужден был, вопреки своему желанию, принять отдел, покинутый Лавровым. Но всё это было гораздо позже описываемых дней 1947 года.

С приходом Лаврова в наш отдел работа как бы приобрела новое качество: мы начали не только совершенствовать позаимствованные у немцев расчётные методы, но и приступили к своим теоретическим разработкам. Что касается самих расчетов, то их понадобилось великое множество. В те годы баллистические расчёты в артиллерии так же, как и астрономические, относились к самым трудоемким, поскольку нужная точность достигалась только с помощью численных методов интегрирования систем дифференциальных уравнений высоких порядков. Для проведения вычислений не годился из-за своей малой точности такой чуть ли не единственный инструмент, как логарифмическая линейка, так выручавшая инженеров почти всех специальностей. Самым "совершенным" вычислительным средством в Советском Союзе считались ручные арифмометры "Феликс" (ну и название придумали!), рукоятки которых крутились с противным скрежетом и заедали на каждом шагу, а движки, с помощью которых устанавливались числа, передвигались с заметными усилиями, из-за чего через некоторое время на пальцах считающего образовывались сначала водянки, а затем твердые мозоли. Да и скорость вычислений была такой, что для расчета одной только траектории требовались месяцы. Их же нам надо было рассчитать десятки, сотни. На этой жалкой технике нечего было и думать о ракетах и космосе. В фашистской Германии уже более десяти лет назад появились электрические счетные машинки - полуавтоматы и автоматы, которые использовались немецкими специалистами в баллистических и других трудоемких расчетах. На этих машинках я научился считать ещё будучи там и, конечно, всю эту технику, которая попала в наши руки, мы привезли с собой. Она позволяла в десятки раз ускорить расчеты, и тем самым позволяла браться за решение все более сложных задач. Мы набрали довольно большой штат расчетчиц, состоящий из окончивших средние технические учебные заведения и выпускниц десятых классов средних школ. Работали они в большинстве случаев неплохо, но были среди них и своеобразные гроссмейстеры своего дела. Очень большим недостатком электрических счетных машинок был довольно большой шум, производимый ими при работе. Уже в начале пятидесятых годов, чтобы как-то приглушить этот грохот, стены комнат расчетчиц стали обивать тканями, и это приносило заметное облегчение.

Быстро проходили месяцы, отпущенные до начала первых пусков ракет, собранных из немецких агрегатов на нашем производстве. Мы тщательно готовились к этому важному событию, предвкушая не столько большой успех, сколько острые ощущения и невиданное зрелище, первыми свидетелями которого в нашей стране нам предстояло стать.

Довольно большая группа немецких специалистов, которая в конце 1946 года была вывезена из Германии в Советский Союз, после нескольких месяцев совместной работы была отправлена на один из уединенных островов на озере Селигер под названием Гордомля, недалеко от города Осташков. Они работали независимо от нас над проектом более совершенной ракеты, однако, когда подошло время первых натурных пусков ракеты ФАУ-2, наиболее опытных из них решено было взять на полигон. Группа немецких специалистов, вывезенная из Германии, состояла из более чем 150 человек, а с семьями она насчитывала около 500 человек. Среди них было 13 профессоров, 32 доктора-инженера, 85 дипломированных инженеров, 21 инженер-практик. Хотя немцы и работали на острове за колючей проволокой и доступ к ним был строго охраняем и ограничен, им разрешалось выезжать в определённые дни в районный центр Осташков и даже в Москву. Среди них самым близким, если можно так выразиться, мне человеком был доктор Вольдемар Вольф, бывший руководитель отдела баллистики фирмы "Крупп", с которым мы хорошо поработали в Германии. Это был открытый, добрый, увлечённый своим делом человек средних лет, у которого от нас секретов не было. Уже в Союзе два его сына хорошо изучили русский язык и окончили Московский государственный университет. Несколько хуже я знал доктора Вернера Альбринга - специалиста по аэродинамике, бывшего заместителя директора института аэродинамики в Ганновере, и доктора Ганса Хоха - специалиста по автоматическому управлению, блестящего инженера и учёного, впервые осуществившего идею моделирования полета ракеты в лабораторных условиях. Альбринг был в общении высокомерен и суховат. Хох очень молод, энергичен, полон идей, доброжелателен. Ярый антифашист, позже он даже вступил в компартию. К сожалению, его жизнь рано оборвалась: он умер в Москве в начале пятидесятых годов, кажется, от воспаления легких. Немецких специалистов продержали в Союзе до 1951-53 годов, и они тремя этапами, начиная с декабря 1951 года, были возвращены на родину.