– Конечно, помню. Это такие сладкие кубики из твердого желе, обсыпанные сахарной пудрой.

– Правильно говоришь. Я очень любил этот рахат-лукум. Никакого другого сладкого, кроме рахат-лукума, я там не ел. Так вот, Рефат Фазылович, к чему это я вспомнил. Если я вдруг не смогу вспомнить твоё имя, назову тебя Рахат Лукумович - ты не обидишься на меня?

Очень довольный своей шуткой, он дружелюбно улыбался, опустив уголки губ книзу.

– Я не обидчив, Сергей Павлович. И, кроме того, это для нас обоих будет хоть каким-то воспоминанием о Крыме.

– Так и договорились. Иди, работай, а то мы заболтались. И не унывай, все беды рано или поздно уйдут. Впереди нас ждут очень большие дела.

Иногда, видимо, бывает в жизни так, что под влиянием каких-то совершенно необъяснимых причин, мы внезапно можем раскрыться, поделиться своими сокровенными желаниями, запретными воспоминаниями, невысказанными мыслями с людьми, вовсе не являющимися близкими друзьями или родственниками. Затем мы опять закупориваемся в свою непроницаемую оболочку, пока не прорвётся вдруг эта оболочка в другом месте, в другое время, чтобы сбросить накопившееся внутреннее давление и принести очередное успокоение. Такое несколько раз и со мною происходило. Что касается Сергея Павловича, то только ещё однажды он так сильно расслабился и рассказал про самые трудные времена в своей биографии, но не мне одному: с нами в машине ехал один молодой майор по фамилии Прохоров. Это было где-то в 1955-1956 годы.

Эти первые встречи с Королёвым дали возможность понять, по крайней мере, три вещи: своих людей он готов защищать; у него есть чувство сострадания; и, наконец, с ним на этом предприятии считаются. Может быть, я не сразу сделал эти выводы на сознательном уровне, будучи озабочен сиюминутными обстоятельствами, однако они, безусловно, закрепились на уровне подсознательном, ибо все последующие годы эти его качества в моих глазах оставались несомненными и неизменными, дополняясь лишь новыми подтверждениями. Своим "правом" называть меня этим новым им сымпровизированным именем он пользовался в очень редких случаях и, как правило, в отсутствие посторонних свидетелей, как бы подчёркивая нашу общую "тайну", и только тогда, когда были причины находиться в прекрасном расположении духа. "Ну, как идут дела, Рахат Лукумович?" - спрашивал он иногда при случайной встрече где-нибудь в коридоре, озираясь по сторонам и хитро подмигивая. Или: "Ну, Рахат Лукумович, ты мне никакого больше сюрприза не подготовил?" - намекая на какие-нибудь трудноразрешимые технические или организационные вопросы, с которыми приходилось к нему время от времени обращаться. Память у него была отличная, в том числе на имена, лица, события, не говоря уже о том, что касалось нашей техники, в чём я неоднократно убеждался на множестве примеров.

На основании описанных эпизодов моих первых общений с Сергеем Павловичем может создаться впечатление о каких-то особых отношениях, сложившихся между нами. В действительности никаким особым вниманием я не пользовался, никогда не входил в круг близких к нему лиц и не претендовал на это. Моему характеру подходил принцип: "Чем дальше от начальства, тем спокойнее", и я не старался по поводу и без повода попадаться на глаза главному конструктору, хотя это, может быть, и снижало мой рейтинг. Однако работа все же заставляла иметь с ним довольно частые и регулярные встречи то на больших совещаниях, то в небольшом кругу, то один на один. Работу с Королёвым я и по сей день рассматриваю как очень большое везение, позволившее мне оказаться в эпицентре одного из самых увлекательных направлений науки и техники середины двадцатого века и быть причастным ко многим событиям, удивившим и восхитившим в свое время весь мир.

О Королёве за более чем тридцать лет, прошедшие со времени его смерти, написаны целые тома исследователями истории развития ракетно-космической техники, его биографами, соратниками, просто сотрудниками его Конструкторского бюро [4] . В этом плане вряд ли я смогу что-либо добавить к сказанному, и не в этом смысл моих записок. Стремясь рассказать о своей работе - а она была у меня одна на всю жизнь - я независимо от своей воли, своих намерений скатываюсь к воспоминаниям о Королёве. Это, видимо, происходит по двум причинам. Во-первых, говорить о технических подробностях работы, характеристиках создаваемых ракет и космических систем, научных проблемах, возникающих на этом пути, в данных записках, как мне кажется, было бы неуместным. Во-вторых, влияние Королёва на всех работавших с ним было столь велико, что отдельно рассказывать о своей работе, оставляя его в стороне, просто невозможно. Поэтому само собой получается так, что, рассказывая об отдельных эпизодах своей жизни, связанных с работой, я невольно касаюсь своих отношений с Королёвым и как бы предлагаю взглянуть на него моими глазами, собирая характерные для него черты поведения в разных ситуациях, в разное время, с разными людьми. Может быть, это поможет хоть чем-то дополнить уже известные, устоявшиеся оценки личности этого неординарного человека.

Итак, первые контакты с Сергеем Павловичем (далее иногда буду его называть просто С.П., как это было принято почти повсеместно) состоялись, и это не казалось мне очень важным событием в жизни, хотя какое-то впечатление они на меня, безусловно, произвели, иначе не запомнились бы на долгие годы многие детали тех первых встреч.

Работа и жизнь вошли в какую-то закономерную колею. В нашем "розовом коттедже" получили комнаты несколько моих товарищей по институту, с некоторыми жильцами мы быстро познакомились, так что было с кем проводить свободное время за чашкой чая, играя в домино, лото, а чаще всего в карты. Нашей любимой игрой стал "Покер", в которой мы начали познавать все новые тонкости. Маленькая зарплата, скудное питание, карточная система распределения и другие трудности не мешали нам радоваться небольшим хозяйственным приобретениям к нашей пустой квартире, малейшим успехам в чем-либо и бескорыстной дружбе с несколькими такими же, как мы, молодыми семьями. Мы были уверены, что вред, нанесённый войной, в недалеком будущем будет поправлен, жизнь будет улучшаться, и с какой-то отчаянной храбростью подписывались на очередные государственные займы, которые отбирали до 20-30 процентов и без того малого заработка.

Во второй половине 1947-го года стало известно, что через 6-8 месяцев под жильё будет сдан целый посёлок из финских домиков, построенных немецкими военнопленными, и что семейные молодые специалисты могут претендовать на это жильё. К концу года уже просочились сведения о "счастливчиках", попавших в утверждённый список. Среди них был и я. Получение такого жилья позволило бы перевезти сюда дочку и тёщу, которые находились, как уже писал, в Сталино, и нам было бы спокойнее, как бы материально ни было тяжело. Мы с женой несколько раз ходили к этим домикам, присматриваясь к ним, как к вершине мечтаний, и пытались угадать, который из них окажется нашим. Где-то в середине февраля 1948-го года поползли зловещие слухи о том, что некоторые из этих домиков захвачены незаконными жильцами и, поскольку у этих людей жилья не было, выселить их не удастся. Встревоженные таким ходом событий, мы собрали небольшую группу будущих жителей этих домиков и обратились к заместителю начальника СКБ - Специального конструкторского бюро, в состав которого входил и наш Королёвский третий отдел. Петр Николаевич Байковский - так звали этого заместителя - сказал, что распределение уже проведено, у него этот список имеется, но партком и завком тянут с утверждением и заселением, создавая конфликтную ситуацию. Он подтвердил, что действительно уже несколько домиков заняты самовольно и такая же угроза нависает над другими. Он, как нам показалось, даже обрадовался нашему приходу, ознакомил нас с планом посёлка, каждому показал расположение предназначенного ему дома и сказал: "Если дома захватывают незаконные жильцы, почему их не могут захватить законные? В случае неприятностей, ссылайтесь на меня, скажите, что вам разрешил вселиться Байковский". Нам только этого и надо было. Ободрённые успехом переговоров, мы решили провести "операцию" ближайшей же ночью, не откладывая ни на один день, опасаясь, что днём нам могут помешать представители властей. Кроме того, мы узнали, что двое законных хозяев уже вселились без излишнего шума в свои дома несколько дней тому назад. Один из них нас поучал: "Когда утром придёт к вам начальник жилищного управления с угрозами по поводу ваших незаконных действий, в дом его не пускайте. Возьмите топор в руки и предложите ему не приближаться к вам во избежание несчастья. Скажите, чтобы он шёл в партком, завком, к Байковскому и ещё кое-куда - в зависимости от вашего народного словарного запаса. И в течение нескольких дней ни одного часа не оставляйте дом пустым. Он человек трусливый, ничего вам не сделает, погрозит, погрозит и уйдёт".

Как только наступила ночь, четверо мужчин, взяв необходимый инструмент, отправились к своим домам, чтобы врезать или навесить на дверях замки. На улице был страшный холод, в воздухе искрилась в лунном свете какая-то снежная пыль, под валенками скрипел плотный снег. Мы со стороны, вероятно, походили на злоумышленников, идущих на какое-то страшное дело. В посёлке было спокойно, сторожей или какой-либо охраны мы не заметили, и каждый сначала робко, а затем под действием мороза все смелей стал делать свое дело. Самое трудное заключалось в том, что двери были заколочены огромными гвоздями. С помощью топоров, ломиков, гвоздодёров и клещей с большим трудом удалось вскрыть их. А навесить амбарные висячие замки на солидных кольцах, которыми мы все запаслись, было уже значительно легче. Нам, видимо, было невдомёк, что сорвать хорошим ломиком наши замки с кольцами было гораздо легче, если кому вздумается, чем взломать пробитую гвоздями дверь. Однако от своей работы мы получили и большое удовлетворение, и какое-то моральное облегчение.