Нет, он не знал, почему убил ее.

«Она говорила тебе ужасные вещи про тебя и твою семью».

Да, но он убил не поэтому.

Это было что-то вроде разрядки. Внутри него лежали тонны тротила, готовые рвануть, а он и не знал. А учительница нажала на кнопку, которая приводила в действие детонатор.

Как с быками на корриде — они стоят посреди арены и ужасно страдают, а поганый тореадор их колет, а они не реагируют, но в один прекрасный момент он им всаживает свою шпагу слишком глубоко, и бык взрывается, и тореро может вертеться как хочет, рано или поздно он все равно получит удар рогами в живот и бык поднимет его и отшвырнет, внутренности наружу, кровь изо рта, и ты счастлив, потому что эта испанская забава с втыканием шпаг в спину, туда, где больно до невозможности, — самая отвратительная забава на свете.

Да, причина могла быть в этом, но ее бы все равно не хватило, чтобы оправдать то, что он сделал.

«Я убийца. Убийца. Убийца. Пьетро Морони убийца». Неплохо звучит.

Выяснится, что это был он, и его засадят в камеру до конца дней. Он надеется, что у него будет комнатка (маленькая камера) только для него одного. Он сможет читать там книги (в тюрьмах есть библиотеки). Сможет смотреть телевизор (Глория может подарить ему свой). Будет спать и есть. Вот и все, что ему нужно.

И ему всегда будет спокойно.

«Я должен пойти в полицию и сознаться».

Протянув руку, он тронул Глорию:

— Ты спишь?

— Нет. — Глория повернулась к нему. Ее глаза светились как звезды. — Думаю.

— О чем?

— О парне, с которым встречалась Палмьери. Кто это может быть?

— Не знаю. Она не сказала…

— Она его так любила, что сошла с ума…

— Ей было очень плохо. Она вела себя как больная, не так, как Миммо, когда его бросает Патриция.

Странно. Он никогда не думал о том, чем занимается Палмьери после школы, нравится ли ей смотреть кино, гулять, ходить за грибами, кого она больше любит — кошек или собак. Может, ей вообще не нравятся животные, может, она боится лягушек. Он никогда не думал о том, какой она была дома. И он вновь представил себе балкон, уставленный красными геранями, грязную полутемную ванную, плакат с подсолнухами в коридоре и маленькую темную комнатку, в которой было какое-то живое существо.

Он словно впервые осознал, что его учительница тоже человек, женщина, живущая одна, своей жизнью, а не картонная фигура, за которой ничего нет.

Но теперь все это уже не важно. Она умерла.

Пьетро сел, скрестив ноги.

— Слушай, Глория, я тут подумал, я должен пойти в полицию. Должен пойти и все им рассказать. Если я сознаюсь, будет лучше. В кино так всегда говорят. Потом с тобой будут лучше обращаться.

Глория даже не пошевелилась, только фыркнула.

— Хватит занудствовать! Прекрати. Мы два часа об это говорили. Никто тебя не видел. Никто не знает, что ты там был. Ни ты, ни я туда никогда не ходили, понял? Были на лагуне. Палмьери сошла с ума. Уронила в воду магнитофон и умерла от удара током. Конец истории. Когда ее найдут, подумают, что это несчастный случай. Так и есть. И хватит. Ты сам так сказал, а теперь что, передумал?

— Я знаю, но все равно об этом думаю. Я не могу об этом не думать. Не получается, — ответил Пьетро, погрузив руки в песок.

Глория приподнялась, обхватила рукой его за шею:

— На что спорим, я сделаю так, что ты больше не будешь об этом думать?

Пьетро улыбнулся в знак согласия:

— И как?

Она взяла его за руку:

— Искупаемся, хочешь?

— Купаться? Нет, не хочу. Совсем не хочу.

— Ну же. Вода должна быть теплющая.

Она подхватила его под руку. В конце концов Пьетро встал и позволил тащить себя к воде.

Хотя в небе виднелась лишь половинка луны, ночь была светлая. Звезды рассыпались до самого горизонта, до поверхности моря, гладкой, как стол. Кругом ни звука, только шелест воды о прибрежный песок. За их спиной меж дюн растения образовывали черную изгородь, которую пронзали огоньки светлячков.

— Я иду в воду, если ты не пойдешь — ты дурак.

Глория сняла футболку прямо перед ним. У нее были маленькие груди, совершенно белые по сравнению с остальным загорелым телом. Адресовав ему лукавую улыбочку, она отвернулась, сняла штаны и трусики и с воплем кинулась в воду.

«Она разделась передо мной».

— Вода чудесная! Такая теплая! Давай, иди сюда! Или мне тебя умолять на коленях? — Глория опустилась на колени и сложила руки. — Пьетруччо, Пьетруччо, прошу тебя, не искупаешься ли ты со мной вместе?

«Ты сдурел? Давай живо, чего ждешь?»

Пьетро снял футболку, стянул штаны и в трусах бросился в воду.

Море было теплым, но не настолько, чтобы оно могло в один миг смыть с него усталость. Он глубоко вдохнул, нырнул прямо на мелководье и стал энергично двигаться по-лягушачьи в десяти сантиметрах от песчаного дна.