— Чем ближе язык к латыни, тем он возвышеннее и выразительнее, — с убежденностью говорил Небриха. — Поэтому из всех нынешних наречий ни одно не может поспорить с тосканским и с кастильским!

«Что ж, — думал Алонсо, — вероятно, он прав, если считать образцом для подражания именно латынь». Говорить о выразительности литературного арабского языка Алонсо не стал — собеседник все равно не владел им, да и к чему спорить, если сам живешь среди кастильцев, говоришь на их языке и даже иногда сочиняешь на нем немудреные сонеты…

Дон Антонио заверил Алонсо, что его типография непременно будет сотрудничать с новой книжной лавкой.

— К сожалению, мне придется на неопределенный срок покинуть Саламанку, — сообщил Алонсо, — но через несколько недель или месяцев я непременно вернусь. Думаю, к тому времени уже выйдут обе ваши книги, дон Антонио.

— Они почти готовы к печати, — подтвердил Небриха.

На прощание он сказал, что будет читать отрывки из своей «Грамматики» на ближайшей встрече литературного кружка у Консуэло и хотел бы, чтобы Алонсо их послушал.

Алонсо не мог отказать, и по этой причине 6 января 1492 года он еще находился в Саламанке. Вечером он и Фернандо де Рохас, возвращаясь с предмостной площади в центр города, столкнулись с массовым факельным шествием. Звучал гимн, в воздухе реяли знамена и кресты. Вообще говоря, такие шествия были делом обычным. Достаточно было, чтобы какой-нибудь монастырь отмечал день своего святого покровителя. Только в этот раз людей было не в пример больше обычного, и среди них присутствовали монахи разных орденов. Люди что-то радостно кричали, заглушая пение.

— Что произошло? — спросил Алонсо городского стражника в каске и кирасе, держащего в руке алебарду.

— Мы взяли Гранаду! — крикнул тот в ответ, хотя стоял совсем рядом. — Все! Конец Реконкисты, друзья мои! Невероятное мгновение! Наши доблестные рыцари полностью извели магометанскую заразу на полуострове! Поверьте мне, сей великий день празднует вся христианская Европа!

Вскоре стало известно, что из ставки католических монархов в Санта-Фе гонцы с сообщением о взятии Гранады направлены во все города Кастилии и Арагона, а также в соседние государства. Поэтому стражник, скорее всего, был прав. Этот день действительно праздновала вся католическая Европа, ненадолго забыв свои внутренние распри и междоусобицы.

На следующий день Алонсо, прощаясь с Консуэло, признался, что, несмотря на упражнения в непривязанности, предстоящая разлука пугает и тяготит его.

— Этот месяц пролетел слишком быстро, — вздохнул Алонсо и обнял ее.

— Что лишь подтверждает, что все подобно сну. — Консуэло уткнулась ему в плечо. — Но ты подумай о том, что, где бы ты ни находился, некто по имени Консуэло Онеста всегда будет думать о тебе и желать тебе добра. Ведь это тоже чего-то стоит, мой дорогой вестгот!

Это действительно чего-то стоило.

— Я тоже всегда приду тебе на помощь, если понадобится. Только дай знать, небо мое ясное!

…Несмотря на то что наступил январь, погода была теплой и солнечной. Консуэло просила не открывать ее подарка до тех пор, пока Алонсо не окажется в Кордове. Поэтому он вынул сверток из седельной сумки лишь после того, как за спиной остался Гвадалквивир.

Открыв продолговатую коробочку, Алонсо извлек оттуда на свет тонкую деревянную флейту — ту самую, которую сьелитоодалживала ему, когда он брал у нее уроки музыки. Его дудочку.

В этой войне Мануэлю выпало сражаться не только с людьми. Летом он, как и тысячи других воинов Христа, воевал с деревьями, вырубая ухоженные, взлелеянные терпеливым трудом нескольких поколений, не имеющие себе равных в Кастилии фруктовые сады вокруг Гранады. Победа католического оружия над мусульманской растительностью была полной и бесповоротной.

Позже наступила незабываемая ночь 10 июля, когда саламанкский идальго участвовал в неравной схватке людей с огненной стихией. И в этой битве победило пламя.

Сначала из-за неосторожности придворной дамы посреди темноты внезапно вспыхнул гигантским ярким факелом шатер королевы. Вскоре огонь перекинулся на соседние шатры. Люди беспорядочно носились от палатки к палатке, барабанщики били тревогу, кричали женщины, многие из которых даже не успели одеться. Граф Кабра, опасавшийся, как и все остальные, что пожар был делом рук мусульман и что они воспользуются им для атаки, дал приказ выставить охрану, и три тысячи всадников Понсе де Леона, среди которых был и Мануэль де Фуэнтес со своим небольшим отрядом, выдвинулись вперед, по направлению к осажденному городу.