Однако никакой атаки не последовало. Вероятнее всего, мусульмане, потерпевшие за несколько дней до этого сокрушительное поражение у ворот Гранады, решили, что огонь, наблюдаемый ими с городских стен, был какой-то уловкой противника.

К утру осадного лагеря объединенной армии Кастилии и Арагона больше не существовало. На его месте были разбросанные по огромной территории кучи дотлевающего мусора. В Гранаде, защитники которой осознали масштабы постигшего христиан бедствия, началось ликование, но продолжалось оно недолго.

За считаные недели на месте лагеря был возведен Санта-Фе. Христиане с гордостью говорили, что это единственный город Кастилии, никогда не знавший мусульманского владычества. У Мануэля еще долго звучал в памяти беспрестанный стук плотницких молотков, сопровождавший чудесное, невероятное зрелище: каждый день на глазах у рыцарей и ополченцев возникали новые каменные и деревянные постройки, мощные стены, высокие башни. В центре Санта-Фе находилась площадь — настолько широкая, что на ней могла разместиться целая армия. Две главные улицы, пересекаясь, образовывали крест и заканчивались в четырех воротах, которые выходили на разные стороны света.

Вот, когда впору было вспомнить о сходстве реальности и сна, но с того памятного дня, когда разразился «Бой королевы», Мануэль гнал все возникавшие у него мысли на эту тему. Он был настолько поражен и напуган собственным вмешательством в судьбу поединка Гарсиласо де Ла Веги с Тарфе, что не решался больше даже думать об этом. Сам же Гарсиласо, если им доводилось случайно встретиться, ни разу не показал, что они знакомы.

В октябре Бальтасар неожиданно заявил Мануэлю, что назавтра наступит «особый день». Командир рыцарского копья непонимающе взглянул на своего солдата и тут же отвел взгляд, устыдившись собственного наигранного недоумения. Разумеется, Бальтасар не поверил, что Мануэль забыл о приглашении посмотреть танец Лолы, когда-то подарившей ему розу.

— Может быть, приоткроешь завесу тайны и объяснишь мне, чем завтрашний день так уж сильно отличается от остальных? — спросил идальго.

Бальтасар задумался, словно взвешивая, следует ли довериться рыцарю. Затем решился:

— Завтра полнолуние. Цыгане часто устраивают в полнолуние праздник, играют свадьбы, поют, танцуют. Обычно при этом собираются несколько групп, чьи стоянки находятся недалеко друг от друга.

— А почему ты делал из этого тайну?

— Не хочу привлекать к своим собратьям повышенного интереса Святой палаты. А что если кому-то придет в голову, что они только для вида приняли католичество, а на самом деле поклоняются луне?

Бальтасар был прав. Тем более, как понимал Мануэль, с верованиями цыган ситуация вообще была малопонятной. Может быть, они действительно сохранили пережитки языческих обрядов и не случайно устраивают праздники именно в полнолуние?

Мануэлю пришел в голову новый вопрос:

— Погоди, Бальтасар, а почему ты считаешь, что мы должны отправиться туда именно завтра? С тех пор как мы встретили цыганок, прошло уже немало месяцев. Раньше тоже были полнолуния, но ты ничего не говорил.

— Прошлые полнолуния, дон Мануэль, совпадали с нашими патрульными выездами. А в этот раз у нас два свободных дня.

Спустя сутки Мануэль и Бальтасар, сев на коней, выехали из Санта-Фе в юго-западном направлении. Верный Пепе возмущался тем, что господин отправляется в путь без него, но Фуэнтес успокоил его, сказав, что они вернутся в тот же день, а в часы их отсутствия Пепе должен присматривать за солдатами.

Дул порывистый ветер, солнце скрылось за облаками. На окрестных холмах лежали хлопья тумана. Бледнеющие в дымке снежные вершины Сьерра-Невады напомнили Мануэлю тот день, когда он впервые их увидел, добираясь в эти края из Кордовы в обществе семейства маркитантов.

Мануэль вспомнил разговор с Алонсо в Кордове. Интересно, рассказывает ли Алонсо о своих размышлениях о природе мира священнику во время исповеди… Ему, вероятно, легче, чем Мануэлю, — ведь Алонсо перешел в христианство недавно и вряд ли сделал это искренне. А молодой рыцарь с детства был воспитан в духе благоговейного почитания христианских таинств. Без искренней исповеди и отпущение грехов не будет подлинным. Можно обмануть священника, но как можно скрыть что-то от Бога?

Эти терзания начались у Мануэля еще до встречи с Алонсо. Мать строго-настрого предупредила его, что об учении «добрых людей», как она называла альбигойцев, на исповеди нельзя даже заикаться. Последствием такой неосторожности или наивности, почти наверняка, будет костер.

— А как же отпущение грехов? Как же причастие? — допытывался Мануэль.

— Откуда мы знаем, что отпущение грехов можно получить лишь в исповедальне? — отвечала Росарио вопросом на вопрос. — От кого мы узнали, что причаститься телу и крови Христа можно лишь с разрешения исповедника? Не от той ли самой церкви, которая уже несколько столетий сжигает людей живьем, нарушая Божественный запрет на убийство? Может ли такая церковь быть истинным посредником между человеком и Всевышним? И нужен ли вообще посредник? Неужели Господь настолько слаб, что не в состоянии обойтись без помощи священников?