Затем доктор (я называю его доктором, хотя, возможно, его на какой-то стадии выгнали из медицинского училища) оказался передо мной, держа в одной руке маленькую кисточку для рисования, а в другой пинцет, в котором был зажат мой ноготь. Обе его руки тряслись. Мучительно медленно его дрожащие пальцы поднесли кисточку к ногтю, нанеся на него мазок магической жижи, которая должна была удерживать его поверх дыры в моей шее и препятствовать нагноению.

Предполагается, что откромсать у человека большую часть ногтя — это гуманно: чип сделан очень чувствительным к давлению, чтобы воспрепятствовать попыткам удалить его. Поэтому над ним в качестве защиты пересаживается ноготь. Однако не нужен Зигмунд Фрейд, чтобы сообразить, что подобное членовредительство является еще одним способом запечатлеть в сознании нечестивца все величие закона.

Волосы на моем затылке поднялись по стойке смирно, когда ноготь вошел на уготованное ему место; затем поверх него была наклеена полоска лейкопластыря.

(Еще одна крупица информации, братия и сестрии: в старые времена государство обычно расправлялось с инакомыслящими, избивая их до бесчувствия, швыряя их в тюрьмы или убивая. В наши дни вместо огнестрельного оружия у них тазеры и пистолеты с резиновыми пулями, или же эти звуковые системы, от которых у тебя сдавливает яйца… Государство больше не убивает и не устраивает никаких ужасов. У них теперь есть технологии, позволяющие обращаться с диссидентами вполне гуманно. И поэтому гораздо более жуткие. Ладно-ладно, прошу прощения, я уже затыкаюсь).

— Следующий! — пробурчал мой Финлей. Поднялась суматоха по расстегиванию ремней и отсоединению проводов, затем громилы вышвырнули меня из кресла. Только тут я заметил, что руки доктора расслаиваются на чешуйки — он был весь покрыт экземой, как Сибирь пнями. И он даже не надел перчаток! Он, должно быть, оставил добрую четверть своих исцеляющих рук в основании моих мозгов.

Меня поместили вместе с несколькими другими бедолагами (только мужчины) в голой клетушке, где не было ничего, кроме двух ведер — одного для воды, другого для параши.

Мы обменялись впечатлениями: кто как перенес операцию, что Вавилон будет делать дальше, сколько нам припаяют, спасет ли нас «Международная Амнистия» [55] . Однако, поговорив пару часов, все понемногу замолкли. Некоторые пытались уснуть, другие прибегли к различным медитационным техникам, чтобы успокоиться. Некоторые просто сидели, глядя в стену. Я постарался поспать, насколько это было возможно — к этому времени я уже сообразил, что укол, который мне сделали в палец, не будет действовать вечно, и скоро придет ужасная боль. Я не ошибся.

За два дня нас покормили один раз — пришел какой-то милый старикан с большой коробкой сандвичей из «Теско» [56] . Многие из них были с мясом и рыбой, но хотя нас мутило от голода, всю животную пищу мы просто выкинули. Бутерброды были просрочены на два-три дня, их предполагалось раздать бездомным, нищим и прочим обитателям первого квадранта в качестве акта благотворительности. Должно быть, управляющий нашего отдела «Cops R Us» пожаловался в Армию Спасения, что у него не хватает бюджета кормить нас.

На третий день, еще до полудня, мы предстали перед судом. Нашим адвокатом была энергичная молодая женщина с жемчужными серьгами и в костюме в тонкую синюю полоску. Она сказала нам: «Либо вы признаете себя виновными, либо проведете десять лет под следствием», т. е. в тюрьме. Признайте себя виновными, сказала она, и через несколько месяцев вы будете на свободе.

Зал суда был пуст, не считая нескольких наемных копов и судейских. Галереи для прессы и для публики пустовали. Поскольку Вавилон сбывал этот процесс под маркой великой победы над терроризмом и разрушением семейных ценностей, органы госбезопасности не допустили на слушание представителей прессы, друзей и родственников. Даже самая убедительная защита с моей стороны не убедила бы никого. Я признал себя виновным.

— Брайан Харпер, — произнес Его Честь, сверяясь с дисплеем на своем столе, — тяжкие преступления, в которых вы признали себя виновным, ни в коей мере не умаляются ошибочной и, если можно так выразиться, интеллектуально шаткой идеологией, которой придерживаетесь вы и ваши соответчики. Однако, принимая во внимание вашу относительную незрелость — вам ведь… позвольте-ка… только двадцать восемь лет, — и то, что вы в первый раз предстаете перед судом, я готов проявить снисходительность, в надежде, что, отработав срок своего приговора, вы еще сможете стать человеком…

Это звучало неплохо.

— Я приговариваю вас к трем месяцам исправительной опеки за преступное причинение ущерба, к трем месяцам исправительной опеки за участие в заговоре с целью преступного причинения ущерба, и к двенадцати месяцам за соучастие во взломе электронной системы связи. Сроки приговора будут выполняться последовательно.

Восемнадцать месяцев! Полтора года! О-о-о!!

— Все преступления были совершены по отношению к фирме «Южный Кабельный», — продолжал Его Судейство. — Соответственно, она и будет осуществлять опеку над всеми обвиняемыми по этому делу…